- Что с тобой, дорогуша? - спрашивала Броканта.
Вопрос этот, очевидно, являлся продолжением разговора, начатого еще до прихода Людовика.
Однако тот, к кому обращалась Броканта, молчал.
- Я спрашиваю, что с тобой, сокровище мое! - продолжала обеспокоенная гадалка.
В ответ - то же молчание.
'Ого! 'Дорогуша' и 'сокровище', к которому ты обращаешься, мамаша Броканта, - проказник и невежа, - подумал Людовик, - это, конечно, негодник Баболен дуется или притворяется больным'.
Броканта продолжала расспросы, но по-прежнему не получала ответа. Можно было заметить, что в ее голосе ласковые нотки сменялись постепенно угрожающими.
- Если не будешь отвечать, мсье Бабилас, - вымолвила наконец цыганка, обещаю тебе, дорогуша, что ты у меня дождешься хорошей трепки, слышишь?
Вероятно, существо или, точнее, пес, к которому она обращалась с вопросами, счел за благо для собственной шкуры нарушить молчание и отозвался ворчанием, закончившемся жалобным воем.
- Да что с тобой такое, бедненький мой Бабилас? - вскричала Броканта и тоже испустила жалобный стон под стать своему любимцу.
Бабилас, похоже, отлично понял новый вопрос хозяйки и заворчал еще выразительнее: Броканта прямо-таки изумилась.
- Неужели это возможно, Бабилас?
- Да, - отозвался пес на своем языке.
- Баболен! - крикнула Броканта. - Баболен! Слышишь, негодник?
- Что? Что такое? - вскрикнул Баболен, задремавший было и некстати разбуженный матерью.
- Подай карты, бездельник!
- Эге-ге! Карты? Так поздно? Ну и ну! Этого нам только не хватало!
- Карты, я сказала.
Но Баболен что-то проворчал в ответ, это указывало на то, что пареньку был не в диковинку родной язык Бабиласа.
- Не заставляй меня повторять дважды, негодник! - пригрозила старуха.
- На что вам карты в такой час? - проговорил паренек таким тоном, словно устал урезонивать мать. - Ваши карты?
Прекрасно! А если полиция узнает, что вы гадаете в неурочное время, в два часа ночи?!
- Ах, Боже мой! - прозвенел ласковый голосок Розочки. - Неужели сейчас так поздно?
- Нет, девочка, еще только двенадцать часов! - возразила Броканта.
- Ну да, двенадцать, - хмыкнул Баболен. - Взгляните сами!
Часы пробили один раз, словно желая положить конец их спору.
- Вот видите: час! - воскликнул Баболен.
- Не час, а половина первого, - возмутилась Броканта, желавшая, чтобы последнее слово осталось за ней.
- Да, да, половина первого! А о чем это говорит? Ваша проклятая кукушка хлопает одним крылом, только и всего. Ну, спокойной ночи, мамочка! Будьте добры, оставьте бедного Баболена в покое: пусть спокойно дрыхнет!
Мы просим у читателя прощения за слово 'дрыхнет', однако оно еще употреблялось в описываемую нами эпоху.
Впрочем, Броканта, кажется, отлично поняла, куда клонит Баболен, и закричала:
- Ну, погоди! Я тебе покажу 'дрыхнуть'!
Баболен, разумеется, тоже догадался, каким обидным способом собирается его уложить в постель Броканта или, вернее, поднять его с постели: он прыгнул с кровати на пол, а оттуда - к многохвостой плетке, к которой уже протягивала руку Броканта.
- Я у тебя просила не плетку, а карты! - заметила Броканта.
- Да вот они, ваши карты, - вымолвил Баболен, подавая старухе карты, а плетку пряча за спиной.
Будто комментируя происходящее, он прибавил:
- Какая тоска: взрослая женщина, а убивает время на такие глупости, вместо того чтобы спокойно спать!
- Разве можно быть таким невежественным в твои годы! - возмутилась Броканта и с презрительным видом повела плечами. - Неужели ты ничего не видишь, не слышишь, не замечаешь?
- Как же, как же! Я вижу, что уже час ночи; я слышу, как весь Париж давно храпит; я вам замечаю, что пора бы последовать примеру всего города.
Выражение 'я вам замечаю' было, может быть, не очень правильным; но читатели помнят, что Баболен не получил хорошего воспитания.
- Смейся, смейся, несчастный! - вскрикнула Броканта, вырывая у него из рук карты.
- Боже ты мой! Мать! Ну что я, по-вашему, должен замечать? - спросил Баболен и протяжно зевнул.
- Неужели ты не слышал, что сказал Бабилас?
- А-а, ваш любимец... Этого только не хватало: теперь я еще обязан слушать, что скажет мсье Бабилас!
- Так ты его не слушал?
- Слушал, слушал.
- И что слышал?
- Стон.
- И ты не сделал никакого вывода?
- Наоборот!
- Отлично! Что же ты понял из его жалобы? Отвечай.
- А вы позволите мне лечь спать, если я скажу?
- Да, лентяй ты этакий!
- У него плохо с животом. Он ел нынче вечером за четверых, а потому вполне может теперь поскулить за двоих.
- Убирайся спать, злой мальчишка! - выходя из себя, приказала Броканта. - Ты так дураком и помрешь, это предсказываю тебе я!
- Ну, ну, мать, успокойтесь! Вы не знаете, что ваши предсказания - еще не евангельские пророчества. Раз уж вы меня разбудили, объясните хотя бы, чего это Баболен так надрывается.
- Над нами нависло несчастье, Баболен!
- Ах, батюшки!
- Большое несчастье! Бабилас просто так выть не станет.
- Понимаю, мать: Бабилас катается как сыр в масле и ни с того ни с сего завывать не будет. В чем же дело? На что он жалуется?
- Вот это мы сейчас и узнаем, - тасуя карты, пообещала
Броканта. - Фарес, иди сюда!
Фарес не ответил на зов.
Броканта окликнула его в другой раз, однако ворон не двинулся.
- Черт побери! В такое время! - заметил Баболен. - Ничего удивительного: несчастная птица спит, и она совершенно права, не мне ее осуждать за это.
- Розочка! - позвала Броканта.
- Да, мама! - отвечала девочка, в другой раз прерывая чтение.
- Отложи свою книжку, дорогая, и позови Фареса.
- Фарес! Фарес! - пропела девушка нежным голоском, отдавшимся в сердце Людовика.
Ворон сейчас же вылетел из своей колокольни, описал под потолком несколько кругов и опустился девушке на плечо, как это уже было в главе, посвященной описанию внутреннего убранства комнаты, которую с недавних пор занимала цыганка.
- Что с вами, мама? - спросила девочка. - Чем вы так взволнованы?
- У меня дурные предчувствия, Розочка, - отозвалась Броканта. - Ты только посмотри, как нервничает
