Само собой разумеется, он с радостью принял предложение г-на де Вальженеза.
Молодые люди перешли в танцевальную залу. Оркестр только что исполнил прелюдию вальса. Они появились на пороге в ту самую минуту, как вальс начался.
Первой, кого они встретили в гостиной (и можно было подумать, что ее брат назначил ей свидание: она словно поджидала его появления!), оказалась мадемуазель Сюзанна де Вальженез.
- Сударь! - произнес Лоредан. - Позвольте представить вас моей сестре, мадемуазель Сюзанне де Вальженез.
Не ожидая ответа, который, впрочем, можно было прочесть в глазах Камилла, граф продолжал:
- Дорогая Сюзанна! Представляю вам нового друга, господина Камилла де Розана, американского джентльмена.
- О! Да вашего нового друга, дорогой Лоредан, я давно знаю! воскликнула Сюзанна.
- Неужели?!
- Как?! - приятно удивился Камилл. - Неужто я имел честь быть вам знакомым, мадемуазель?
- Да, сударь! - отозвалась Сюзанна. - В Версале, в пансионе, где я училась совсем недавно, я была дружна с одной вашей соотечественницей.
В это время Регина и г-жа де Маранд, доверив опамятовавшуюся Кармелиту заботам камеристки, вошли в бальную залу.
Лоредан подал сестре едва уловимый знак, та в ответ чуть заметно улыбнулась.
И пока Лоредан, в третий раз за этот вечер, пытался заговорить с г-жой де Маранд, Камилл и мадемуазель де Вальженез, дабы лучше узнать друг друга, закружились в вихре вальса и затерялись в океане газа, атласа и цветов.
XVIII
Как было покончено с 'законом любви'
Отступим на несколько шагов назад, ведь мы замечаем, что, торопясь проникнуть к г-же де Маранд, мы бесцеремонно перешагнули через события и дни, которым положено занять свое место в этом рассказе, как они заняли его и в жизни.
Читатели помнят, какой скандал разразился во время похорон герцога де Ларошфуко.
Поскольку кое-кто из главных персонажей в нашей истории играл там свою роль, мы постарались описать во всех подробностях страшную сцену, в которой полиция добилась своего: арестовала г-на Сарранти, а заодно прощупала, насколько серьезное сопротивление способно оказать население в ответ на невероятные оскорбления усопшему, которого толпа любила и почитала при его жизни.
Говоря официальным языком, сила осталась на стороне закона.
'Еще одна такая победа, - как сказал Пирр, который, как известно, был не конституционным монархом, а мудрым тираном, - и я погиб!' Это же следовало бы повторить Карлу X после печальной победы, которую он только что одержал на ступенях церкви Успения.
И действительно, происшествие это глубоко взволновало не только толпу (от которой король, по крайней мере на короткое время, был слишком далек и потому не мог ощущать толчка сквозь различные общественные слои, разделявшие короля с этой толпой), но и палату пэров, от которой самодержец был отделен лишь ковром, устилавшим ступени трона.
Пэры все как один почувствовали себя оскорбленными, когда останкам герцога де Ларошфуко было выказано неуважение.
Наиболее независимые высказали свое возмущение во всеуслышание; самые 'преданные' схоронили его глубоко в сердце, однако там оно кипело под влиянием страшного советчика, зовущегося гордыней. Все только и ждали случая вернуть либо кабинету министров, либо королевской власти этот постыдный пинок, полученный верховной палатой от полиции.
Проект 'закона любви' и послужил удобным предлогом для выражения протеста.
Проект был предложен для рассмотрения гг. Брогли, Портали, Порталю и Бастару.
Мы забыли имена других членов комиссии, да не обидятся на нас за это почтенные граждане.
С первых же заседаний комиссия отнеслась к проекту неприязненно.
Сами министры начали замечать (с ужасом, который испытывают путешественники в неведомой стране, очутившись вдруг на краю пропасти), что под политическим вопросом, представлявшимся самым важным, скрывался не менее важный вопрос личного порядка.
Закон против свободы печати, может быть, и прошел бы, если бы он затрагивал права только интеллигенции. Какое дело до прав интеллигенции было буржуазии, этой главной силе эпохи? Однако закон против печати угрожал интересам материальным, а это был жизненно важный вопрос для всех этих подписчиков на Вольтера-Туке, которые читали 'Философский словарь', зачерпывая табак из табакерки с Хартией.
Этих несчастных слепцов со стотысячным доходом заставляли постепенно открывать глаза посягательства на свободу печати и на интересы промышленности, которые, вопреки всем прогнозам, единодушно отвергались комиссией, созванной в палате пэров.
Тогда они стали опасаться, что закон и в самом деле будет отвергнут.
Было бы меньше неприятностей, если бы проект был представлен в палату с такими поправками, которые в конце концов без шума задушили бы сам закон.
Необходимо было выбирать между отставкой, поражением И, возможно, бегством. Созвали совещание. Каждый поделился своими опасениями с остальными членами палаты; и они пришли к такому решению: обсуждение будет отложено до следующей сессии.
За это время г-н де Виллель возьмет на себя труд (благодаря одной из привычных для него комбинаций) обеспечить в кабинете министров, в верхней палате столь же покорное и дисциплинированное большинство, как то, каким он повелевал в палате депутатов.
А тем временем произошел инцидент, окончательно погубивший проект закона.
Двенадцатого апреля - в один из тех дней, которые мы столь бесцеремонно выпустили было из нашего повествования - праздновалась годовщина первого возвращения Карла X в Париж: 12 апреля 1814 года. В этот день национальная гвардия стала караулом в Тюильри, заняв место дворцовой охраны.
Этой милостью король как бы вознаграждал за преданность национальную гвардию, которая не одну неделю охраняла короля; кроме того, это свидетельствовало о доверии, которое король оказывал парижанам.
Однако 12 апреля (и это невозможно было предупредить)
совпало со Святым четвергом.
Итак, в Святой четверг чрезвычайно набожный король Карл X не мог думать о политике, и, стало быть, караул национальной гвардии во дворце перенесли с 12-го на 16-е, со Святого четверга на пасхальный понедельник.
И вот, 16-го утром, в ту минуту, как гвардейцы поднимались во дворец, в салоне часов пробило девять и король Карл X спустился по ступеням крыльца как главнокомандующий национальной гвардии в сопровождении его высочества дофина, а также в окружении штабных офицеров.
Он вышел на площадь Карусели, где собрались отряды от всех легионов национальной гвардии, в том числе и от легиона кавалерии.
Проходя перед строем национальных гвардейцев, король приветствовал солдат с присущими ему сердечностью и порывистостью.
Хотя Карл X постепенно лишился популярности (и не из-за личных недостатков, а из-за промахов, допущенных его правительством, которое проводило антинациональную политику), а потому во время обычных прогулок вот уже год парижане оказывали королю довольно сдержанный прием, все же время от времени его величеству удавалось благодаря посылаемым в толпу улыбкам и поклонам вырвать у собравшихся приветственные крики.
Но в тот день прием был холодным как никогда. Ни одного приветствия, ни единого восторженного лица; несколько робких криков: 'Да здравствует король!' - вспыхнули было в толпе и сейчас же угасли.
Король произвел смотр и покинул площадь Карусели; сердце его было преисполнено горечью, он обвинял в этом приеме толпы не свою правительственную систему, а клеветнические выпады журналистов да тайные происки либералов.
