Со своей стороны, Панург, увидев, что они удаляются от прямой линии, которую даже ослы считают кратчайшим расстоянием между двумя точками, остановился и уперся в землю всеми четырьмя копытами, словно собираясь пустить корни на том месте, где он стоит.
– Видите, – жалостно сказал Горанфло, – даже мой осел отказывается идти.
– Ах, вот как! Отказывается идти? Ну погоди же! – ответил Шико.
И, подойдя к кизиловой изгороди, он выломал из нее гибкий и довольно внушительный прут, длиною в пять футов и с дюйм толщиной.
Панург не принадлежал к числу тех глупых четвероногих, которые не интересуются происходящим вокруг и, не умея предвидеть события, замечают палку только тогда, когда удары обрушиваются на их спину. Он следил за действиями Шико, и они, несомненно, внушали ослу немалое уважение, и как только Панургу показалось, что он разгадал намерения гасконца, он тотчас же расслабил ноги и бойко двинулся вперед.
– Он пошел! Он пошел! – закричал Горанфло своему спутнику.
– Все равно, для того, кто путешествует в компании осла и монаха, добрая палка всегда пригодится, – изрек Шико.
И взял кизиловый прут с собой.
Глава 29.
О ТОМ, КАК БРАТ ГОРАНФЛО ОБМЕНЯЛ СВОЕГО ОСЛА НА МУЛА, А МУЛА – НА КОНЯ
Мытарства Горанфло, по крайней мере в этот день, подходили к концу: сделав крюк, два друга снова выехали на большую дорогу и остановились на постоялом дворе, соперничающим с тем придорожным приютом, который они объехали, и удаленным от него на расстояние три четверти лье.
Шико занял комнату, выходившую на дорогу, и распорядился, чтобы ужин был подан в комнату. Но по всему было видно, что пища не являлась для гасконца первостепенной заботой. Зубами он работал вполсилы, зато смотрел во все глаза и слушал во все уши. Так продолжалось до десяти часов; поскольку к этому часу Шико не увидел и не услышал ничего подозрительного, он снял осаду, наказал засыпать своему коню и ослу монаха двойную порцию овса и отрубей и оседлать их, как только засветает.
Услышав этот наказ, Горанфло, который уже битый час казался спящим, а на самом деле пребывал в состоянии сладостной истомы, вызываемой сытным обедом, орошенным достаточным количеством бутылок доброго вина, тяжело вздохнул.
– Как только засветает? – переспросил он.
– Э, клянусь святым чревом! – сказал Шико. – Ты должен иметь привычку подниматься с рассветом.
– Почему? – поинтересовался Горанфло.
– А утренние мессы?
– Аббат освободил меня от них по слабости здоровья, – ответил монах.
Шико пожал плечами и произнес одно лишь слово:
«Бездельник», прибавив к его окончанию букву «и», которая, как известно, является признаком множественного числа.
– Ну да, бездельники, – согласился Горанфло, – конечно, бездельники. А почему бы и нет?
– Человек рожден для труда, – наставительно сказал гасконец.
– А монах для отдохновения, – возразил брат Горанфло, – монах – исключение из рода
