— Так, приветы передает.
— Из-за приветов-то мог бы не гонять.
Федор Капитонович аккуратно свернул записку, положил в пухлый бумажник, набитый разными квитанциями. Потом, посидев еще немного, вышел из горницы.
Когда он вернулся обратно, Раиса Ниловна уже клевала носом. Она смачно зевнула, поднялась и устало расправила полные, налитые плечи:
— Спать пора… Да баньку бы к обеду истопить велел.
Федор Капитонович замялся:
— Худо ли баньку… Только уж в другой раз, видно. Петра-то Созонтовича обидеть — тоже рука не подымается.
— Чего? — зевнула Раиса Ниловна.
— Петр-то Созонтович домой наказывал… Чтобы беспременно, значит…
— Подождет.
— Не порядок это, Ниловна, — строго сказал Федор Капитонович. — Больной муж… Детки тоже…
— Гонишь?
— Ох, Раиса Ниловна, язык-то как повернется! Федор Капитонович шагнул к ней и, хотя в комнате никого не было, зашептал:
— Неприятности у Петра Созонтовича. Враги-то его, завистники…
Раиса Ниловна махнула рукой:
— Выкрутится. Не впервой ему.
— Опять же, страда… — торопливо говорил Федор Капитонович. — Люди что скажут. Жена заврайзо… Как хошь, не годится.
— Жена заврайзо? А того, что эта жена как проклятая из колхоза в колхоз мотается?.. Ходишь, ездишь, собираешь с бору по сосенке. Эта война полжизни у меня унесет.
— Грех тебе, Раисьюшка, сетовать, — рассудительно заметил Федор Капитонович. — Ох, посмотришь, у нас как живут, слезой обольешься…
— То-то я обливаюсь, глядючи на твое житье.
— Нехорошо, Раиса Ниловна, — продолжал Федор Капитонович. — Нехорошо это при живом-то муже судьбу пытать. Война — понимать надо.
Спустя несколько минут, когда усовещенная наконец гостья снова восседала на дрожках, Федор Капитонович вынес из дома маленький, с рукавицу, мешочек:
— На-ко это деткам. Сухая малинка, пользительна от простуды. Да и сам пусть попользует.
Белое, сытое лицо Раисы Ниловны налилось кровью:
— Убери. Не нищие. Для своей ревматизмы оставь.
— Обижаешь, Раиса Ниловна…
Но Раиса Ниловна, не слушая, натянула вожжи, Федор Капитонович, опережая коня, побежал открывать калитку.
— Благодать-то какая, — говорил он, умильно поглядывая на только что выкатившееся из-за леса солнышко. — Счастливица вы, ехать-то сейчас — ни мухи, ни овода. А малинку, Ниловна, возьми. Не обижай старика. Как можно! От дяди Федора — и без гостинца…
Федор Капитонович проводил глазами гостью до поворота дороги, покачал головой и, прикрыв воротца, вошел в дом.
В сенях, растолкав жену, приказал:
— Убери со стола да прибери заулок… Шляется, прорва ненасытная.
Потом в кухне еще раз перечитал записку.
— Вишь ты, друг любезный. «Выручай…» — промолвил он вслух и задумался.
Федор Капитонович вернулся из германского плена в двадцатом году. Другие приезжали — в чем душа держится: желтые, худущие, в рваных шинелишках мышиного цвета. Федор Капитонович приехал как с заработка в черной фетровой шляпе с загнутыми кверху полями, с большим кожаным чемоданом заграничной работы. О содержимом этого чемодана ходили самые невероятные слухи, но тайна приоткрылась лишь к весне. В начале весны, когда стали готовиться к выезду в поле, Федор Капитонович вдруг начал непонятную возню на своем огородишке. Пекашинцы с удивлением наблюдали, как он сооружает какие-то деревянные срубы с застекленными рамами, кутает их на ночь соломой и ветошью. Потом стали говорить, что в этих срубах растут какие-то заморские диковинки. Всем хотелось взглянуть на них. Особенно донимали своим глупым любопытством бабы да девки, которые часами торчали у огорода. Федор Капитонович оторвется от работы, подойдет к ним с ведром и, указав на колодезный журавль, скажет:
— Растение у меня такое. Без водицы к себе не пущает.
Осенью Федор Капитонович отвез огурцы и помидоры в район и, к великому удивлению земляков, вернулся оттуда с деньгами, да еще с почетной грамотой рика.
— Хитростью не изойди, Федя, — сказала набожная мать — старуха, не одобрявшая затей сына.
— Ничего, мамаша. Мне бы только руки наставить.
И он таки наставил. В соседней деревне взял за себя здоровенную девку, которая была чуть ли не на голову выше его самого.
Пекашинский зубоскал Пека Векшин в первый же день, пораженный внушительным ростом новобрачной, посочувствовал:
— Не по себе сук загнул, Федя. К эдакой колокольне без лестницы не подступишься.
— Пустобрех непутевый, — сплюнул Федор Капитонович. — Мне не об утехах думать. Семя-то в худую почву бросишь, знаешь, какой урожай?
Урожай Федор Капитонович снимал действительно завидный. Что ни год, то девка — одна здоровей другой. Иной бы мужик от такой беды волосы на себе рвал, а Федор Капитонович ничего, на судьбу не жаловался. Бывало, понаделает маленькие коски, выведет своих дочушек на пожню, — смотришь, каждая тюкает себе да тюкает, а Федор Капитонович в своей неизменной черной шляпе деловито расхаживает, от одной к другой, поправляет бруском коски да наставляет:
— Чище, чище коси, доченька.
Пекашинские мужики только руками разводили:
— Умственный ты человек, Федя! Из дерьма сапоги шьешь. Начальством бы тебе каким…
Ну и конечно, когда в деревне организовался колхоз, Федора Капитоновича сразу же назначали бригадиром по огородничеству.
Размахнуться решили широко, спрос на овощи был огромный, в районе одних леспромхозов было несколько, да и самим колхозникам охота была иметь соленый огурец к столу. К маленькому огородику Федора Капитоновича прирезали целые гектары лучшей земли, возвели новые, с широкими рамами, парники. Летом было любо смотреть, как лопушится в них ядреная зелень, уверенно набирают силу огурцы и помидоры.
Но вот подошла осень — и от обильного урожая собрали одни пустяки, так что и делить на трудодни было нечего.
Федор Капитонович оправдывался: ребятишки растаскали, червь поел…
В следующие годы набеги ребятишек не прекратились, а червь — тот совсем обнаглел… Зато колхоз прославился на всю область. Каждый год Федор Капитонович произведет какую-нибудь штуковину: то помидор с голову ребенка, то турнепс с колодезное ведро, — и непременно отошлет в район и область, а оттуда — грамоты.
Председатель колхоза Лапушкин терпел-терпел такую славу да однажды и рубанул:
— Хватит огурцов да помидоров! Капусту сажать будем.
Что тут было! В районной и областной газете появились заметки: «Дорогу опытнику-мичуринцу!», «В Пекашине глушат творческую инициативу снизу». Лапушкина вызвали в райком, влепили выговор да еще указали на политическую близорукость.
А Федор Капитонович меж тем и домик выстроил, да еще какой — пятистенок, и не в чашу рубленный, как у других, а в лапу, с теплыми сенями, с подвалом, просторными комнатами да горницами!
И вот уже корреспондент областной газеты, побывав у мичуринца-самородка и тщательно вникнув в
