лицу носовой платок, но он все равно видел, что ее щеки блестят от слез.
На мадам Дюран были белый чепец и черное платье – почти та же рабочая одежда, что и на других слугах. Но чем-то она выделялась из их толпы. Разворотом плеч, руками в перчатках.
И Стюарт отправился в теплицу. Когда они смотрели друг другу в лицо, стоя по разные стороны огуречной шпалеры, он почувствовал, как душу охватывает сладостное волнение. Именно то, чего он ждал. И застыл на месте.
Ему захотелось дотронуться до этой женщины. Пригвоздить к шпалере своим телом, вдыхая запах раздавленных зеленых листьев. Обнять ладонями лицо, чтобы внимательно изучить каждую черточку, понять, что же нашел в ней брат и что, невидимое глазу, тревожило его мысли и не давало заснуть.
Там, в жарком влажном воздухе теплицы, скрытый от любопытных глаз огуречными плетями и созревающими помидорами, он провел бы пальцами вдоль ее подбородка, погладил губы. Ему непременно захотелось бы раздвинуть эти губы большим пальцем, чтобы проверить, такая ли она сочная внутри, как поданный ею позавчера эскалоп?
А потом ему захотелось бы узнать ее на вкус. Наверное, мадам Дюран была теплой и сладкой, как ее крем-англез, в котором плавали островки бланманже. Прохладной и нежной, как желе из шампанского, поданное на ленч. А может быть, она была словно шоколад для человека, которому ни разу прежде не доводилось отведать тайны и коварства изобретенного ацтеками любовного снадобья?
В день приезда он не понял, что питает страстное влечение к мадам Дюран, потому что она просто оказалась под рукой и подхлестнула воспоминания о Золушке. На сей раз у него не было предлога. Он думал вовсе не о Золушке, а о женщине за шпалерой, которая умеет готовить блюда, пробуждающие в нем дикого зверя. Носок ее щегольской лакированной туфельки интриговал, потому что служил элегантным штрихом на общем весьма убогом фоне.
Но он напомнил себе, что сладострастию нет места в его жизни. Через два месяца он женится. Но даже не будь у него невесты и видов на супружескую жизнь, тесная дружба с кухаркой разрушила бы все принципы, которые он для себя установил. Он не забыл, кто он, не забыл и годы лишений, свалившиеся на мать из-за того, что отец счел возможным развлечься с женщиной, стоящей много ниже его на социальной лестнице.
Стюарт почти дошел до дома, когда ему навстречу вышла Лиззи, уже облаченная в дорожное платье. Она улыбнулась:
– Как хорошо, что вы здесь! Можем наконец выпить чаю.
Чай подали почти тотчас, едва Стюарт успел усесться в гостиной. К чаю предлагались маленькие печеньица золотистого цвета в форме морских ракушек. Их еще только вносили в гостиную, а Стюарт уже узнал запах – так благоухал носовой платок Берти, мгновенно сообразил он, но только теперь аромат звучал в полную силу. Словно слышишь вдалеке слабую мелодию – и вдруг во всю мощь вступает симфонический оркестр.
Аромат проник в сокровенные уголки души, воскрешая нечто давно забытое – солнце, тепло и смех, такой звонкий и чистый под голубыми небесами. Он и Берти плавают в ручье, где полно форели; Берти делает набросок, устроившись поддеревом, а сам Стюарт сидит на дереве и читает последний номер журнала «Мир мальчишки».
– Ах, мадленки! – воскликнул Марсден. – Мои любимые.
– Брат тоже их любил? – поинтересовался Стюарт у второго лакея.
– Не могу знать, сэр. Я здесь уже восемь лет, но подаю их впервые.
– Хм, – вздохнул Марсден. – Все равно, мои поздравления миссис Бойс.
– Они не из ее кладовой, сэр, – возразил лакей. – Их прислали с кухни.
Стюарт уже догадался. Только изделия мадам Дюран обладали такой магической силой. И эти печенья действительно были любимым лакомством Берти и означали для него нечто больше, чем сочетание обычных ингредиентов для выпечки. Напоминали о лучших временах. Утерянном рае.
Стюарт припомнил мальчиков на фотографии, как они сидят, держась за руки. Через семь лет они станут презирать друг друга. В течение последующих двадцати – общаться исключительно через посредников, пытаясь насолить один другому покрепче, словно узы братства ничего для них не значили.
А теперь Берти был мертв. Слишком поздно – ни свадьбы, ни рождение детей, ни просто добрая старость не станут поводом для встречи, когда вчерашняя злоба тает под напором радостного события или забывается, потому что слишком много воды утекло с тех пор. Уж и не вспомнить былых прегрешений и обид, рассоривших их друг с другом.
Стюарту захотелось поговорить с кем- нибудь о них, о мальчиках в саду, одного из которых уже нет. О братьях, которые рассуждали о жизни и смерти, стоя на каменном мосту. О брате, который хотел назвать в честь него новый сорт розы, – и только один человек мог понять силу и двойственность его чувств.
Стюарт все гадал: почему она плакала на похоронах Берти? В своем завещании брат не сделал никаких распоряжений относительно мадам Дюран. Даже не устроил толком жизнь своей любовницы – на протяжении их связи она продолжала работать на кухне. Вероятно, их дружба тоже оборвалась на горькой ноте. И лишь теперь она может вспоминать его без гнева и обиды, искажающих истинный облик ушедшего.
Ему это необходимо – необходимо знать их с Берти прошлое, длинную, запутанную историю, которая была эхом его собственных запутанных отношений с братом.
Но Стюарт взял и ушел прочь/от нее, и подметки его туфель зудели, словно он только что стоял на краю обрыва.
Он встал и подошел к окну, откуда открывался вид на посыпанную гравием подъездную аллею, уводящую прочь от дома. Чего он хочет больше? Успокоить дух Берти или избежать сетей мадам Дюран?
Вопрос казался риторическим. Конечно, Берти важнее. Однако Стюарт все еще сомневался. Ему придется тщательно продумывать собственные поступки. Контролировать каждую мысль, каждый мотив. И не терять бдительности.
И никогда не доверять себе самому.
Верити наблюдала, как тяжелый экипаж уносит прочь хозяина дома, его гостей и секретаря. За ними в путь отправился фургон с горничной и двумя лакеями. Ее взгляд неотрывно следовал за экипажем, пока тот окончательно не скрылся из виду за деревьями, так некстати разросшимися вдоль аллеи.
«И не жили они долго и счастливо.
Конец».
Этого и следовало ожидать. Так и должно быть. Точнее, предопределено. Но тем не менее душа Верити болела, и темные щупальца страдания сжали ее сердце.
Конец.
Она закрыла глаза.
Не обратила внимания на стук в дверь. На кухне на пару минут прекрасно обойдутся без нее. Верити не знала, сколько прошло времени, прежде чем она обернулась и увидела записку, просунутую под дверь.
Верити трижды перечитала короткое послание, прежде чем до нее дошла суть. Тогда слова вспыхнули перед ней огнем.
Зачем она понадобилась ему в Лондоне? Потакать желаниям, которые она ясно читала в его лице? Поселить ее в укромном месте, где не нужно опасаться, что его застигнут врасплох, приди ему вновь желание удовлетворить свое грязное любопытство?
Это шло вразрез с тем, что она о нем знала. Но по какой другой причине вызов мог последовать так внезапно, почти сразу после того, как они чуть не столкнулись в теплице? Ведь было решено, что никто из слуг Фэрли-Парк не последует за хозяином в Лондон, по крайней мере не раньше Нового года.
Что ж, Верити не поедет. Она наемная прислуга, а не рабыня. Она свободна оставить место службы, когда ей вздумается.
Мадам Дюран присела к столу и начала писать прошение об уходе.
Глава 9
Стюарту не верилось, что все происходит на самом деле. И с какой поспешностью он действует! Он терзал рот своей Золушки, не в силах остановиться из страха, что она остановится первой.
Ее губы пахли пирогом и виски – огонь и сладость, как первый восход солнца после Всемирного потопа. Пальцы Стюарта комкали тонкий ситец ее блузки. Им не терпелось добраться до ее кожи, до всего, что она могла бы дать.
«Позволь мне. Только позволь. Умоляю».
И она вняла мольбе – поцеловала его в ответ. Пол заходил ходуном, звезды пали на землю, и он понял, что пропал. Он был для нее незнакомцем, но в ее поцелуе ему чудилось бесконечное доверие. Стюарт был покорен; его затопила волна благодарности. Когда в последний раз случалось с ним, чтобы он ощущал столь искренней влечение к другому человеку, страстное желание отдать ему все, чем владел?
Стюарт отпрянул. Не привык он к чувствам такой силы. Сердце решительно не справлялось. Кто он – испуганный безумец или торжествующий победитель?
Девушка взглянула на него глазами, в которых он читал смятение. Из-за того, что он ее поцеловал? Или из-за того, что прервал поцелуй?
Он желал ее слишком сильно. А он-то знал как никто другой, что случается, стоит ему захотеть чего-нибудь слишком сильно. За все надо платить. Все всегда имеет цену.
– Вы все еще можете отослать меня, – сказал Стюарт хрипловатым голосом.
Сидящий в нем здравомыслящий трус искал путь к отступлению, но все остальное существо Стюарта взывало к действию. Какова бы ни была на сей раз цена, он готов ее заплатить ради прибежища, которое даст ему эта женщина. Прибежища, которое он уже обрел с ней.
– Не могу, – тихо ответила она.
И он понял, что принадлежит ей до тех пор, пока ей угодно им владеть. Он обнял ладонями ее лицо и снова поцеловал. Безумное желание все еще
