Англии. Покойный отец Тина, десятый герцог Арлингтон, отличался необычайным даром убеждения благодаря не только ораторскому искусству, но и репутации исключительно честного и добродетельного человека. Сам Тин, однако, был начисто лишен этого дара. Он был человеком отважным, но, чтобы вести за собой других, ему не хватало ни крепости нервной системы, ни Божьей искры.
Стюарт не раз жалел, что покойный герцог не дожил до того времени, когда либералы снова пришли к власти. Герцог мог бы здорово им помочь, обрабатывая своих нерешительных коллег в палате лордов. Стюарт также считал несправедливым, что парламентское место покойного отошло его сыну, а не вдовствующей герцогине Арлингтон, которая всегда была самым изощренным политиком во всем клане.
– Что я слышу? Мистер Гладстон отказался от участия своего кабинета в составлении билля о Гомруле? – спросила вдова.
Это была почтенная дама крайне примечательной внешности. Волосы цвета серебра, черное обеденное платье чистейшего японского шелка, бриллиантовое ожерелье, которое наверняка стоило больше, чем дом Стюарта. Она принадлежала к редкому типу женщин, которые с годами становятся только красивее. Злые языки могли бы приписать это тому прискорбному факту, что герцогиня никогда не была красавицей. Но Стюарт, восхищавшийся герцогиней, и полагал это следствием ее острого ума, железной воли и львиной грации – качеств, которые легко недооценить в молодой женщине, засмотревшись на сияющие глазки и гладкие розовые щечки.
– Боюсь, вы ухватили самую суть, мадам, – ответил Стюарт. – К обсуждению не допустили не только кабинет, но и парламентариев-ирландцев.
Тин покачал головой:
– Неужели поражение восемьдесят шестого года его ничему не научило?
Стюарт промолчал. До начала работы парламента оставалось еще два месяца, а чтения законопроекта о Гомруле были делом и вовсе отдаленного будущего. Однако раскольнические настроения вовсю бродили в умах высших сословий – весьма неблагоприятный знак. Герцогиня спросила:
– Что собирается делать кабинет?
– Попробуем убедить мистера Гладстона согласиться на консультацию, если сумеем. А если нет, попытаемся как можно скорее наложить руки на окончательный вариант билля.
Вдовствующая герцогиня приняла у лакея блюдо с баварским кремом.
– Что особенно вас тревожит?
Стюарта глубоко тревожила вся история с биллем, от начала до конца. Ведь именно ему надлежало контролировать ход принятия билля нижней палатой. Серьезные недочеты в тексте законопроекта затрудняли и без того нелегкую задачу, обещая нешуточные дебаты.
– Деньги, мадам, деньги, как всегда, – ответил он. Какова будет цена вопроса? Каков будет ирландский взнос в государственную казну? Можно ли надеяться, что расчеты мистера Гладстона не содержат ошибок, если никому не дозволено проверять работу Великого Старика? Вдовствующая герцогиня слегка улыбнулась:
– Ну разумеется, деньги.
Стюарт положил в рот порцию баварского крема. Вкусно, как и все, что подавали за обедом, но без божественной искры. Герцогиня гордилась тем, что может позволить себе только самое лучшее. Интересно, чтобы она сказала, узнай, что у Стюарта теперь работает лучшая кухарка в стране? Словно угадав его мысли, ее светлость промолвила:
– В городе ходят слухи, мистер Сомерсет, что вам по наследству досталась кухарка вашего покойного брата.
– Именно так.
– Насколько я слышала, с ней могут быть проблемы. Стюарта не удивило, что герцогиня знает о мадам Дюран. Но его поразила, что ее светлость вообще заговорила о кухарке. Герцогиня не отличалась болтливостью и редко позволяла себе беседовать на щекотливые темы. Стюарт полагал, что упоминать кухарку Берти будет ниже ее достоинства.
– Не идеальная служанка, но ее блюда достойны короля или папы римского. Ради этого я согласен терпеть ее взбалмошный нрав.
Вдовствующая герцогиня пригубила свой сотерн.[16] Когда она заговорила вновь, разговор пошел о мерах, которые Стюарт задумал принять до того, как начнутся чтения билля о Гомруле.
Но покончив с обедом и встав со своего места, герцогиня сделала Стюарту знак следовать за нею. Он взглянул на Тина. Тот пожал плечами. Его мать могла делать все, что ей вздумается. Стюарт нагнал герцогиню в дверях столовой – она поджидала его.
– Есть вещи, которые вам следует знать о своей кухарке, – заявила она.
Снова эта кухарка!
– Вы говорите о мадам Дюран, ваша светлость?
– Десять лет назад ваш брат чуть было на ней не женился. Стюарт молчал. Его словно громом поразило.
– Не могу выдать источник сведений, но, поверьте, все было именно так.
Герцогиня сверкнула ироничной улыбкой, которая тут же угасла, и ее губы сурово сжались. Потом лицо герцогини снова приняло выражение элегантной безмятежности.
– Ясно, – сказал Стюарт.
– Дом вашего брата славился лучшим столом в Англии. Поэтому я считаю, что вы сильно выиграли, заполучив его кухарку. Но будьте осторожны, если в вашем доме будет жить такая женщина.
Интересно, откуда ее светлости было известно, что Берти был выдающимся знатоком хорошей пищи? Гастрономия никогда не занимала важного места среди доблестей англичанина.
– Благодарю, мадам. Буду действовать с крайней осмотрительностью.
Кивнув, герцогиня Арлингтон удалилась.
Почти всю дорогу домой Стюарт пребывал в задумчивости. Ошеломительное известие – Берти собирался жениться на мадам Дюран! Но гораздо больше Стюарта мучил вопрос, от чего на самом деле пыталась предостеречь ее светлость. Он- то не собирался жениться на мадам Дюран ни при каких обстоятельствах.
Он не Берти. Происхождение Берти не вызывало сомнений. Брат мог жениться на ком угодно, оставаясь джентльменом до последнего дюйма. Стюарту же на каждом шагу приходится доказывать, что простонародная кровь матери давно испарилась из его организма. Ему следует жениться исключительно на девушке высокого положения – на Лиззи, например, чей дедушка по материнской линии носил титул виконта.
Высаживаясь перед своим домом, Стюарт снова подивился, каким из ряда вон выходящим был его разговор с вдовствующей герцогиней. Сегодня утром газеты уже сообщили о его помолвке, так что он при всем желании не мог жениться на мадам Дюран. Более того, у ее светлости не было сомнений, что заполучить в дом кухарку уровня мадам Дюран было большой удачей, причем не только для Стюарта, но и для его будущей супруги, если они хотят сделать их дом популярным в Лондоне местом. И тем не менее ее светлость фактически заклинала Стюарта отделаться от мадам Дюран, настолько категорично, насколько это вообще было свойственно сдержанной, немногословной герцогине.
Интересно, что бы подумала мадам Дюран, узнай она, что ее весьма скромная особа сделалась притчей во языцех в высочайших сферах общества?
Лиззи присвистнула. На месте преступления! С преподавателем! Действительно, с ума сойти. Намного хуже – и намного лучше, – чем она себе воображала.
Неужели люди, живя в стеклянных домах, никогда не перестанут швыряться камнями? Марсден пытается поставить под угрозу ее помолвку, потому что думает, что у нее лесбийские наклонности!
Но теперь Лиззи известен его маленький грязный секрет. Отличный, замечательный секрет, улыбнувшись, Лиззи представила, как могла бы позабавиться, когда Марсден утром явится к ним в дом, чтобы помочь управиться со свадебными хлопотами. Представила его изумление, недоверие и страх. Теперь козыри в ее руках.
Лиззи с содроганием вспомнила, как Марсден смотрел на нее с непристойным злорадством. Вот бы окатить его таким же гадким взглядом, намекающим: я кое-что знаю!
Лиззи даже начала практиковаться перед зеркалом, как восхитительно-презрительно взлетит ее бровь, но вдруг поняла, что в ней нарастает чувство совсем иного рода. Девушка почувствовала жгучую обиду. Разочарование. Она-то представляла в душевной простоте, что антипатия мистера Марсдена хотя бы отчасти объясняется безнадежным влечением к ней!
Старые привычки умирают последними. Часть ее души, та самая, что раньше полагала – достаточно одного ее взгляда, чтобы мужчина прибежал к ней с противоположного конца бального зала, – все еще упорно нашептывала, что она неотразима, что ее взгляд и улыбка опаснее кинжала или зыбучих
