Шеннон Дрейк
Неистовый рыцарь
Пролог
Для этого сурового, неприветливого края день выдался великолепный. Обычно здесь свирепствовали ветры и по утрам пелена серого тумана наползала на золотисто-зеленые и темно- пурпурные склоны холмов, небо затягивалось низкими тучами, сквозь которые время от времени вспыхивали зигзаги молний. Однако нынешним утром все было по-другому. Холодный свежий воздух бодрил, землю укрывал мягкий снежок. А там, где снег подтаял и образовались проталины, уже распустились фиалки, и их яркие головки сочно оттеняли белизну снега. День и вправду начинался прекрасно: на синем, как кобальт, небе сияло ослепительное солнце.
Но именно это великолепие и составляло резкий контраст с ее положением: она была привязана к столбу и уже ощущала едкий запах дыма от горящих факелов, воткнутых в ожидании приказа в землю возле нее, у столба, под которым лежали охапки сухой соломы и хвороста, приготовленные для растопки, и поленья. Смерть ходила совсем близко от нее. Время как будто остановилось. И в памяти возникали и исчезали картины прожитой жизни.
— Когда начнется? — вдруг услышала она сдавленный шепот.
Вокруг нее стояли воины ее дядюшки. Суровые и мрачные, они отводили глаза, стараясь не Встречаться с ней взглядом. Ни один из них не испытывал желания выполнить то, что им предстояло, ведь многих из них она знала всю свою жизнь, а теперь, согласно их законам, была приговорена к смертной казни.
— Когда? — снова услышала она негромкий голос молодого человека, явно расстроенного происходящим.
— Скоро, скоро! — ответил голос погрубее, человека постарше. — Роберт сказал, что она должна быть казнена на рассвете, — так, видно, не задержится, прикажет поджигать.
— Ясно. А как ты думаешь, Роберт сможет это сделать?
— Думаю, что должен, приятель, если совсем не откажется от своего намерения. Но теперь он не отступит.
— Поговаривают, что он не допустит ее гибели и скорее выжжет всю землю.
— Он не сможет прийти, — устало произнес человек постарше, несомненно, один из тех воинов, кто давно сражался вместе с ее дядюшкой, лаэрдом Робертом. В его голосе слышалась глубокая скорбь, от которой мороз побежал по коже и ей стало страшно. Дело, которое им предстояло сделать — казнить ее, — вселяло в этого воина ужас, хотя он и понимал, что выполнения приказа не избежать.
Ничего уже нельзя было изменить.
Даже если бы он смог прийти, то оказался бы здесь в ничтожном меньшинстве — ведь, когда он уезжал, с ним было всего пятьдесят человек. И поставил бы свою жизнь под угрозу. Роберт не дал бы ему умереть легкой смертью и наверняка приказал бы подвергнуть пыткам, потом четвертовать и обезглавить. А его голову взяли бы с собой в качестве доказательства того, что шотландские лаэрды не склонятся перед сыном ублюдочного короля Англии. И хотя Малькольм, шотландский король, прежде был вынужден подчиняться Вильгельму I и, возможно, присягнет на верность его сыну, шотландские лаэрды останутся сами себе королями, и над ними трудно одержать верх, ибо в минуту крайней опасности они собираются с силами в своих суровых гористых краях и возвращаются, чтобы возобновить битву. Схватить такого человека, как Брет д’Анлу, казнить его и выставить на всеобщее обозрение его гордую голову было бы, конечно, пределом мечтаний собравшихся здесь беспощадных воинов…
И какой мужчина, какой благородный лорд рискнул бы принять такую смерть даже ради… своей жены. Да, жены, но такой, которая досталась ему только потому, что беда обрушилась на ее голову.
Жены, которая воевала с ним, пуская в ход кулаки. Жены, которая с самого начала поклялась быть ему вечным врагом и предала его.
Отделаться от такой жены было бы счастьем, однако…
— Да уж, это была бы верная смерть! — послышался шепот молодого человека. — Он не дурак, это всем известно. Роберт, должно быть, собирается заманить в сети вместе с мелкой рыбешкой рыбу покрупнее, а потом отпустить на волю мелочь — пусть себе гуляет.
— Ошибаешься, приятель, — печально возразил человек постарше. — Разве есть шансы спастись? Какой бы властью ни обладал в Лондоне этот сукин сын Вильгельм, отсюда до Лондона далеко, а здесь стоят в полной боевой готовности люди Роберта, и, как бы нас ни потрепали, нас видимо-невидимо. Оглянись вокруг, парень. Видишь этот развернутый строй? Кто сможет прорваться сквозь него? У кого хватит на это храбрости? Даже если бы он пришел, уже слишком поздно. Факелы зажжены, и костер скоро запылает, как в аду! Леди обречена. Будем молить Бога, чтобы Роберт приказал задушить ее прежде, чем языки пламени начнут лизать ее нежную кожу. Она из его рода, одна из нас. Не может же он действительно обречь ее на адские муки.
— А кто разожжет костер? — спросил молодой хриплым шепотом. — Кто осмелится подойти к столбу и встретиться с ней взглядом? Кто способен погубить такую гордую и нежную красавицу?
— А кто рискнет ослушаться Роберта? — спросил, в свою очередь, человек постарше печальным и усталым голосом. — Она предала его, парень. И всех нас тоже. Предала свой род!
— Только тех, кто отдал ее ему, когда это потребовалось им для достижения собственных целей! — напомнил молодой.
Ей захотелось посмотреть на своего защитника и поблагодарить за добрые слова. Но она не могла его видеть, как не могла ни оглянуться, ни повернуться.
А молодой-то воин правильно понял суть происходящего. Тот самый дядюшка, по чьему приказу ее ожидает смерть, сам уговорил ее выйти замуж за человека, сторону которого она теперь взяла, за что ее и заклеймили предательницей перед собравшимися здесь людьми.
Он рассчитывал, что Брет бросится на ее спасение — ее муж, некогда и сам называвший ее предательницей за то, что она сохраняла верность людям своего отца.
Нет, надо быть справедливой! Он ее понимал. Каковы бы ни были его намерения и приказы, он всегда понимал ее и относился к ней с сочувствием. Но именно за это сочувствие она ненавидела его больше всего. И как ни парадоксально, она отчетливо поняла это только сейчас. Ей мучительно захотелось увидеть его лицо, прикоснуться к нему хотя бы еще раз. Поговорить с ним, сказать ему…
Сказать, что любит его так же сильно и страстно, как некогда презирала, сказать, что хочет его и готова отдать все за те несколько минут, которые необходимы, чтобы шепнуть ему это.
Но она не получит даже двух минут.
Она видела развернутый строй неумолимых воинов, растянувшихся слева и справа от нее по снежному склону холма.
Как их много! И как неуместны они здесь в такой чудесный день — на мирной холмистой равнине, прекрасной в сверкающем белом зимнем одеянии, в окружении скалистых утесов, под бездонным синим небом.
А под ней — помост, крепко сколоченный из сырого дуба и прочно установленный на землю. И привязана она от колен до плеч толстой веревкой к столбу чуть выше грубого помоста.
Чтобы лучше разгорелся костер.
Только веревка ее сейчас и держит, ибо сил совсем не осталось. Но она не могла допустить, чтобы люди заметили страх в ее глазах, и молила Бога помочь ей сохранить достоинство, молчание, гнев и гордость до конца.
Ветерок трепал тунику на ней, дразня напоминанием о свободе. Свободно развевались и ее волосы. Когда ее схватили, она, пытаясь вырваться, потеряла вуаль, и теперь легкий ветерок играл длинными золотистыми прядями и обвивал ее тело — почти как веревкой.
Одежда на ней соответствовала статусу благородной дамы: туника из тончайшей белой ткани оторочена по подолу мехом, по вороту отделана богатой вышивкой из крошечных жемчужных зерен. Пояс из тонких золотых звеньев, мягко лежащий на бедрах, украшен драгоценными камнями — рубинами, сапфирами и изумрудами, такими же темно-зелеными и блестящими, какими были ее глаза сейчас, когда она старалась побороть закипавшие в них слезы. И все, что надето на ней, тоже поглотит огонь, ничто не будет выхвачено из него — люди Роберта не были мародерами.
О нет! Они были воинами, эти гордые, неукротимые, свободолюбивые шотландцы. Это были диковатые, суровые люди. В отличие от норманнов они не стригли коротко волосы и крайне редко гладко брили лица, отчего зачастую даже выглядели неряшливо. Почти никто здесь не носил кольчуги и лишь иногда надевал шлем на голову для защиты от мечей и боевых топоров норманнов. На многих были одежды из шкур или самые простые туники. На некоторых кожаные латы, в руках — деревянные щиты. Эти люди давно прикипели сердцем к своей суровой земле и так закалились в частых междоусобицах, что не боялись помериться силами с любым противником…
«Если бы много лет назад они находились в Гастингсе, — подумала вдруг Аллора, — ублюдку, возможно, не удалось бы тогда одержать победу…»
Нельзя сказать, что люди, последовавшие за ее мужем, были менее отважными, менее закаленными в битвах храбрецами. Многие из них могли похвастаться родословной, восходившей к Ролло Викингу, который изрядное количество лет назад захватил большую часть территории, получившей название Нормандия. Они пренебрегали опасностью, не ведали страха и подчинялись суровой дисциплине. И всегда были готовы ринуться в бой, будто и на самом деле являлись теми бесстрашными и неуязвимыми древнескандинавскими воинами, которые в незапамятные времена высадились на этом побережье.
Возможно, именно в этом и заключалось их сходство, ибо викинги, приплывавшие к этим берегам, тоже опустошали прибрежные районы, сея панику среди шотландцев и ирландцев.
Здесь, в рядах пеших воинов и конников,
