в попытке расправиться с твоей семьей. Меня позабавило то, как ты об этом сказала. У тебя прирожденный дар слова, Эйнсли Макнейрн!
Внезапно Гейбл стал серьезным. Откинувшись на спину, он притянул Эйнсли к себе.
— Мне и в голову не приходило, что Фрейзеры могут обратить свой гнев на твоих родственников. В результате пострадает не только клан Макнейрнов — такая попытка может свести на нет все мои усилия достичь перемирия. А я всегда считал, что худой мир лучше доброй ссоры.
— Ну, убив смутьяна, можно покончить и с теми проблемами, которые он создает.
— Это верно. И все же живой союзник предпочтительнее мертвого противника. Чем больше у человека союзников, тем меньше ему приходится опасаться врагов.
— Пожалуй, ты прав.
Эйнсли опасалась, что ее клан подвергнется нападению Фрейзеров. Погибнет масса людей, а ведь не все обитатели Кенгарвея виновны в беспорядках, чинимых ее отцом. Но то, что отец станет союзником Гейбла, представлялось девушке крайне сомнительным. У Дуггана Макнейрна не может быть союзников — есть лишь люди, которых он презирает, и те, кого он грабит. Однако Эйнсли не стала высказывать это соображение вслух. Если Гейбл поймет, что Макнейрнам нельзя доверять, он даже не станет вести переговоры с ее отцом. Эйнсли вовсе не желала видеть мертвыми своих родичей. Чем меньше она будет болтать, тем больше шансов сохранить им жизнь, пусть даже ненадолго.
— Прости меня, Эйнсли, — вдруг раздался голос Гейбла, нарушивший течение ее мыслей.
— За что? — отозвалась она, крепче прижимаясь к нему.
— За то, что так хладнокровно рассуждаю о бедах, которые могут обрушиться на твой клан. Я все время забываю, что ты тоже Макнейрн.
— Иногда мне самой хочется забыть об этом… Но нельзя отрекаться от голоса родной крови, даже если тебе не нравится человек, чья кровь течет в твоих жилах.
Ответ Гейбла застрял у него в горле, потому что в следующий момент Эйнсли начала покрывать нежными, теплыми поцелуями его шею. Ощущение ее восхитительного тела, прижавшегося к нему, снова возбудило Гейбла. Каждое движение этого тела увеличивало его желание. Закрыв глаза, он весь отдался ласкам Эйнсли, которая гладила и целовала его грудь. Стараясь не спугнуть девушку, он поощрял ее смелость словами удовольствия, давая понять, как ему хорошо с ней.
Вот ее поцелуи достигли его живота и двинулись ниже. Гейбл, дрожа от страсти, запустил руку в роскошные волосы Эйнсли. Ему хотелось, чтобы она продолжала свои ласки, и в то же время боялся, что одним неосторожным движением может смутить ее. Пока он терзался этими сомнениями, Эйнсли коснулась губами его мужского естества. Гейбл застонал и непроизвольно дернулся, плавясь в огне удовольствия, которое она ему дарила. Услышав этот стон, Эйнсли напряглась и попыталась высвободиться, но Гейбл удержал ее. Ему хотелось наслаждаться ее неумелыми, но такими восхитительными ласками как можно дольше, но вскоре он понял, что больше не в силах сдерживать томившую его страсть. Издав протяжный возглас, он перевернул девушку на спину и очутился сверху. Обхватив руками стройные бедра Эйнсли, он начал двигаться, стараясь помочь ей приноровиться к ритму этих движений.
К огромному удовольствию Гейбла, Эйнсли почти не нуждалась в подсказке. Вскоре ее движения стали размеренными и более умелыми. Глядя на девушку до тех пор, пока порыв страсти не заставил его закрыть глаза, Гейбл подумал, что никогда не видел зрелища более восхитительного и волнующего.
Уютно устроившись в объятиях Гейбла, Эйнсли чуть приподняла голову, чтобы лучше видеть его. Она желала удостовериться, что не была слишком смелой. Самой ей представлялось вполне логичным, что если Гейбл может целовать и ласкать ее, как хочет, то и она имеет на это право. И только когда страсть их была утолена и оба, обессиленные и тяжело дышащие, обмякли в объятиях друг друга, Эйнсли вдруг подумала — а не перешла ли она границы дозволенного? Мужчинам, наверное, не нравится, когда женщина ведет себя так смело…
— А теперь ты что-то притих, — прошептала она, робко глядя на Гейбла.
— Надо же мне прийти в себя после такой утомительной любовной игры, — ответил он, улыбаясь и целуя ее в лоб.
— Утомительной… И только?
У Эйнсли отлегло от сердца. Похоже, он не обижен и не сердится на нее, не считает, что она вела себя как шлюха.
— Ну еще бы! Такое чувство, что ты отняла у меня все силы…
— Ага! Значит, тебе остается сдаться на милость победителя…
— На милость такого победителя — с радостью!
— Значит, ты не считаешь, что я… вела себя слишком смело? — все-таки не удержалась от вопроса Эйнсли, проклиная свой длинный язык.
— А, так вот что тебя беспокоит… Выходит, ты ждала, что я, оскорбленный до глубины души, обрушусь на тебя с упреками, а потом гордо покину твою спальню?
— Нечего смеяться. Нашел забаву! Меня и вправду это беспокоило, — призналась Эйнсли, нахмурясь, отчего вся веселость Гейбла прошла.
— Ну как я могу смеяться над тобой, милая Эйнсли? — Он любовным жестом откинул выбившуюся прядь с ее лба. — А все-таки ты странная женщина! Так мило краснеешь, так смело любишь… Твой язычок может ранить, как колючки чертополоха, но стоит заглянуть в твою душу, и на тебе — никаких колючек, лишь легкий пушок.
Заметив, что Эйнсли сконфузилась, Гейбл рассмеялся и обнял ее.
— Нет, я не считаю, что ты вела себя слишком смело. Я считаю, что ты — само очарование, женщина, которая может свести с ума любого мужчину и от одной улыбки которой вся кровь во мне вскипает. Как только я приду в себя после твоих головокружительных опытов, я постараюсь доказать, как ценю твою необузданность. Ведь именно она позволяет тебе делать все, что ты хочешь, даже на любовном ложе!
Эйнсли прижалась к Гейблу и довольно заурчала, нежась в его объятиях. Она не до конца поняла смысл его слов и не была уверена, что должна принимать их всерьез, но слушать Гейбла было для нее удовольствием. За этими словами читался искренний восторг, так же как в его глазах. Она поняла, что удивила его, поскольку ни одна женщина до нее не вела себя с ним так, как она, и это тоже было приятно. Если она хочет остаться в его памяти, то должна чем-то отличаться от женщин, которых он знал до нее. По тому, как вел себя Гейбл, Эйнсли ощутила, что первый шаг в этом направлении сделан ею верно. Пусть она еще не слишком искушена в любовной игре, она по крайней мере ведет ее своеобразно. Конечно, сейчас это кажется слабым утешением. Ведь от Гейбла ей хочется совсем другого — любви… Ну ничего, когда-нибудь она вспомнит сегодняшнюю ночь как одну из самых счастливых в своей жизни. Эйнсли еще могла смириться с тем, что Гейбл ее не любит, с тем, что после возвращения в Кенгарвей они больше никогда не увидятся, но думать, что он вообще забудет ее — эта мысль была поистине нестерпима. Сейчас она молила Господа только об одном — дать ей еще немного времени, чтобы она сумела навеки запечатлеться в памяти Гейбла…
Глава 12
— Пришел еще один ответ от твоего отца, — объявил Гейбл, входя в спальню Эйнсли.
Сидя на овечьей шкуре у камина и напряженно сжав в руке гребень, девушка молча смотрела, как рыцарь приближается к ней. Удовольствие, которое она только что испытала, приняв горячую ванну, мгновенно улетучилось при этом сообщении. Глубоко вздохнув, чтобы привести в порядок свои чувства, Эйнсли начала неторопливо причесываться.
Прошло две недели с того ужасного дня, когда Эйнсли чуть не замерзла во время вьюги. Она позволила себе расслабиться, окунуться в безмятежное счастье и покой. Дни девушка проводила в гостеприимных стенах Бельфлера, а ночи — в жарких объятиях Гейбла. Фрейзеры уехали, Страшила свободно разгуливал по всему замку, Рональд почти совсем поправился, а сама Эйнсли полностью отдалась страсти, которая при всяком удобном случае бросала их с Гейблом в объятия друг друга. Как легко было отбросить все сомнения и тревоги и жить только сегодняшним днем! И вот отец грубо вторгся в ее грезы, разом вернув Эйнсли на грешную землю. Все, на что она могла надеяться, — это что отец и на этот раз проявляет упрямство и снова затягивает переговоры, но по выражению лица Гейбла Эйнсли поняла, что сейчас дело обстоит не так.
— Отец хочет, чтобы я вернулась домой? — спросила она, стараясь отбросить эмоции и взглянуть правде в глаза.
— Собственно говоря, он и сейчас не принял все мои условия, — уклончиво ответил Гейбл, опускаясь на шкуру рядом с Эйнсли.
— Гейбл, не тяни! Сколько он предлагает?
— Слишком мало.
— Гейбл! Что сказал мой отец?
— Что выкупит тебя, а ты, если пожелаешь, можешь взять с собой Рональда. За него он не даст ни гроша.
— Неблагодарный ублюдок! — вырвалось у Эйнсли.
Презрительное отношение отца к Рональду всегда возмущало девушку. Ведь старик так предан им, так благороден!
— Иногда мне приходит в голову, что отец потому так ненавидит Рональда, что никогда не сможет стать таким, как он.
— Возможно, ты права. Некоторые люди и впрямь не в силах признать достоинства других.
Эйнсли, несмотря на свое подавленное настроение, невольно рассмеялась, и Гейбл тоже улыбнулся.
— И когда меня отошлют в Кенгарвей? — спросила она тихо.
Всю ее смешливость как рукой сняло — разговор шел о слишком невеселых вещах.
— Мы выезжаем через три дня. Встреча с твоими родичами произойдет у реки.
Эйнсли продолжала расчесывать волосы. «Проклятие!» — выругался про себя Гейбл. Из-за волос он не видит ее лица, а ему хотелось понять, что она чувствует, покидая Бельфлер — и его. Конечно, это ничего не изменит: больше он не может держать Эйнсли здесь. Их связала страсть, которой он доселе
