собак.
— Собак? — удивился Дрого.
— Ну да. Это долгое путешествие их очень утомило, поскольку твои друзья почти каждый день брали их на охоту. Думаю, бедным животным пора отдохнуть, а оставить их я могу только в моей семье, иначе они убегут, чтобы меня разыскать.
Дрого улыбнулся и согласно кивнул. Они с Серлом тактично отошли в сторону, давая Иде и Ведетт возможность проститься. Сердце Иды все еще ныло от боли за обман, но она решила сдержать свои упреки — Ведетт никогда не относилась к ней хуже, чем к собственным детям. За одно только это она заслуживала прощения.
Ведетт охотно согласилась взять в монастырь детей и забрать у Иды собак.
— Ты должна рассказать обо всем Аверил и Этелреду, — попросила ее Ида. — Думаю, пора покончить со всей этой ложью. Я рада, что обо всем узнала. По крайней мере теперь я понимаю, откуда у меня этот дар: его передала мне родная мать.
Глаза Ведетт расширились от ужаса.
— У тебя есть дар ясновидения?
— Боюсь, что да. Но тебе не следует так волноваться: Серл и Дрого о нем знают и всегда придут мне на выручку, если это навлечет на меня какие-нибудь неприятности.
Она поцеловала Ведетт на прощание и направилась к Дрого, который уже сел на лошадь. Он помог Иде, и она, устроившись позади, крепко обхватила его руками и обернулась, чтобы помахать Ведетт.
— Твоя мать очень расстроена тем, что ты с ней не осталась, — заметил Дрого.
— Она больше расстроена другим.
— В шкатулке оказалось что-нибудь плохое?
— Да, хорошего там было мало.
— Если ты не хочешь со мной делиться, я не настаиваю. Это твой секрет.
— Ведетт не моя мать. Я — дочь Старой Эдит, — выпалила Ида. Дрого никак не отреагировал на ее слова, и ее это несколько удивило. — Но она была благородного происхождения, несмотря на ту бедность, в которой жила.
— Меня ничуть не взволновало и не огорчило бы известие, что моя возлюбленная — простолюдинка, — буркнул Дрого, мгновенно поняв возникшие у Иды опасения. — Даже не знаю, что тебе и сказать… А что ты сама думаешь обо всем этом?
Ида сокрушенно покачала головой:
— Никак не могу разобраться в своих чувствах. Я чувствую гнев, но не понимаю почему. И не знаю, против кого он направлен. Скорее всего я обижена на судьбу, которая дала мне слишком мало времени, что бы побыть с моей родной матерью, и сделала ее такой одинокой из-за того, что ей пришлось хранить эту тайну.
Ида рассказала Дрого о своем рождении, об изгнании Старой Эдит, о той лжи, которую все эти годы говорили ей ее отец и Ведетт. Не стала она лишь упоминать о своем деде-графе и о землях, которые должна унаследовать.
— Когда ты достигла совершеннолетия, им следовало открыть тебе правду, — заметил Дрого, — Впрочем, их признание могло оказаться небезопасным. Думаю, к тому времени в Пивинси уже забыли, что ты падчерица Ведетт, или просто не имели оснований об этом вспомнить. И слава Богу, потому что в противном случае многие люди начали бы подозревать, что у тебя есть такой же дар, как и у Старой Эдит. Ты рассказала о нем Ведетт?
— Да. И это ее ужаснуло. Скорее даже не сам факт, а его возможные последствия: она прекрасно помнила, чего это стоило Эдит, и теперь, наверное, боится, что меня постигнет та же участь.
Подъехав к палатке, Дрого спешился и помог слезть Иде. Заметив, что она помрачнела от грустных предчувствий, он ласково обнял ее. Иде захотелось ткнуться носом в его плечо и услышать, что она не останется одинокой, что он всегда будет рядом. Но Дрого, судя по всему, ничего подобного говорить не собирался, и девушка почувствовала боль и гнев. Она поспешно отвернулась от Дрого и, подняв полог, вошла в палатку.
В таком же мрачном настроении Ида приготовила постель; теперь ее даже радовало молчание Дрого. Когда они легли, Ида, несмотря на муки сердца, где горько бились разочарование и ярость, которую она не могла побороть, прильнула к груди любимого. От него исходило ощущение силы, теплоты, заботы, а она в этом так нуждалась.
— Мать говорила тебе что-нибудь о Серле? — спросил Дрого, гладя ее волосы.
— Да, — вздохнула Ида. — Мне будет трудно к этому привыкнуть. При всей обиде на отца, который лишил меня моей истинной матери, я не могу смириться с тем, что Ведетт забыла его так быстро.
— Да нет, она его не забыла. Скорее, вспомнила другого, которого любила до того, как вышла замуж.
— Возможно, я не права. Серл — замечательный человек. С ним и Ведетт, и детям будет хорошо. Меня удручает только одно…
Она замолчала, и Дрого поднял голову.
— Что?
— Я все еще не могу думать о Старой Эдит как о своей матери, и вместе с тем перестала быть для меня матерью и Ведетт. У меня такое чувство, будто я осиротела.
Он наклонился и поцеловал ее в лоб.
— Просто ты пока еще всего не осознала. И это вполне естественно: то, что ты узнала, резко изменило твои взгляды на прежнюю жизнь. Ведетт — твоя мать во всех отношениях, кроме родства, а Эдит — женщина, которая подарила тебе жизнь. Может быть, со временем ты начнешь думать, что у тебя две матери: одна по крови, а другая — та, которая тебя вы растила и воспитала… Послушай, а как ты узнала, о чем говорится в этих документах? — внезапно спросил Дрого и нахмурился. — Тебе их прочел кто-нибудь в монастыре? Но тогда эта история может стать достоянием слишком многих людей… По-моему, ты поступила неразумно, доверив…
— О ней знают только я и Ведетт, — перебила его Ида. — Мы сами прочли эти свитки.
— Ведетт умеет читать?
— Очень плохо. А я свободно.
Он замолчал. Ида села а кровати, чтобы взглянуть ему в лицо. Читать умели только мужчины — и то далеко не каждый — и лишь немногие женщины духовного звания, поэтому ее слова не могли не удивить Дрого.
— Почему ты раньше мне этого не сказала? — произнес он наконец.
— Сама не знаю. Думаю, просто не представилось случая. Старая Эдит говорила, что мне следует использовать свое знание только тогда, когда это действительно необходимо, и что лучше всего скрывать его.
— Она была права, — рассудил Дрого, привлекая Иду к себе. — Умение читать — еще одна вещь, которая может навлечь на твою голову беду. Но как же я сам не догадался? Ты часто бывала у этой лесной отшельницы, а она вырезала свое имя и дату смерти на кресте… Знаешь, если самая обычная женщина — не монахиня, не послушница, не аббатиса — обучена грамоте, то некоторые церковники считают это грехом, причем очень серьезным. Поэтому мне бы очень хотелось, чтобы ты последовала совету Старой Эдит и хранила свое умение читать в тайне.
— А тебя не отталкивает, что я умею читать? И даже считать?
— Вовсе нет. Наоборот, меня всегда удивляло, почему люди не стремятся овладеть этим искусством, и почему оно столь ревностно оберегается узким кругом посвященных в него.
У Иды словно гора упала с плеч. Она вдруг почувствовала странную слабость и апатию и поняла, как много пережила сегодня и как обессилела.
— Наверное, мне надо отдохнуть, — пробормотала она, обнимая Дрого и прижимаясь щекой к его груди. — Утро вечера мудренее.
Заметив, каким ровным и глубоким стало ее дыхание — Ида почти сразу погрузилась в сон, — Дрого поцеловал ее в макушку. То, что она успокоилась так быстро, слегка удивило его. У этой девушки сильная воля. Она умеет прощать и способна понимать других. Это редкие черты характера, и замечательно, что они у нее есть, особенно учитывая то, сколько им еще предстоит увидеть горя и разрушений в долгой дороге до Лондона. Вздохнув, Дрого крепко прижал спящую Иду к себе и закрыл глаза.
Глава 18
Ида проснулась от собственного крика, вся в холодном поту. Ее бил озноб, и девушка поспешно завернулась в одеяло.
Прошло пять дней, с тех пор как она, попрощавшись со своей семьей, продолжила вместе с Дрого путь на Лондон. Уже к исходу третьего дня Ида начала думать, что совершила ошибку: картины бессмысленной и жестокой резни, страшных разрушений, которые она видела, когда армия норманнов проходила через деревни саксов, не оставляли ее даже в снах. В этих снах смерть невинных людей, грабежи, насилие и пепелища на месте домов казались даже чудовищнее, кровавее, чем наяву. Как Ида ни любила Дрого и как ни желала оставаться с ним, ужас и горе, которые сеяла норманнская армия на ее родной земле, казалось, вот-вот сведут ее с ума.
Чтобы успокоиться после своего ночного кошмара, Ида сделала несколько глубоких вдохов. Она задумалась: что же ее так напугало? Почему-то девушка вдруг вспомнила Годвина и снова почувствовала леденящий страх. Значит, это был не просто сон, а предостережение свыше?
— Что с тобой? — спросил Дрого, целуя ее в шею.
— Подожди, — прошептала она, подумав, что вряд ли сейчас его ласки избавят ее от тревоги. — На этот раз мой сон вызван вовсе не тяжелыми воспоминаниями.
— Ты получила «послание»?
Приподнявшись на локте, Дрого пристально посмотрел ей в глаза. Он был явно встревожен. Это случалось всякий раз, когда ее дар давал о себе знать: слишком часто Ида оказывалась права в своих предсказаниях.
— Похоже, что-то угрожает Годвину, — пробормотала Ида.
Внезапно ее словно озарило. Перед ее мысленным взором ясно всплыла та самая картина, которая заставила ее проснуться: Годвин лежит на земле, над ним с обагренными кровью руками, зловеще улыбаясь, стоит Ги. Их фигуры застилал легкий туман, и по промозглой сырости в палатке Ида поняла, что, должно быть, она увидела во сне именно сегодняшнюю ночь. Ги убивает Годвина, если уже не убил! Вскрикнув, Ида соскочила с кровати и трясущимися руками принялась быстро натягивать на себя одежду.
— Годвину? — переспросил Дрого и, не дожидаясь
