происхождения. Ведь Уоллес совсем не знатного рода...
Обыденные, по сути, слова Мантита стали чуть ли не последним камнем в зыбкой постройке, возводимой Джиллианой. Последним, скрепляющим все сооружение, так ей вдруг показалось.
И вот какая картина выстраивалась в голове Джиллианы и постепенно приобретала отчетливые очертания: первое – Роберт Брюс упорно отказывался говорить с ней о ее отце; второе – его юные годы прошли в окружении членов английского королевского двора, среди ее собственных родственников по линии матери – Плантагенетов; и третье – быть может, самое важное и подозрительное: он доверил англичанам свою жену и дочь, оставил в заложниках. А значит, не слишком опасается за них. В общем, все говорит за то, что англичане ему ближе, чем шотландцы, и что ее отец скорее всего был костью в его горле.
Обвинительный акт, таким образом, логично составленный Джиллианой, требовал решения по нему, и она его приняла. В ее душе сразу наступило успокоение. В самом деле, зачем ломать голову и искать какие-то немыслимые доказательства чьей-то вины, когда вот они – здесь... Сосредоточены на одном человеке...
Она уже собралась поблагодарить Мантита за беседу и отойти от него, как над ними обоими – над Джиллианой и ее собеседником, который был ниже ее чуть не на целую голову, – нависла могучая фигура Джона Карлейля с непроницаемым хмурым лицом. Он обменялся несколькими фразами с Мантитом, после чего тот удалился – кому же приятно наблюдать за размолвкой супругов? Карлейль предложил руку Джиллиане, и та спокойно, с отрешенным видом приняла ее, чем уже вызвала его удивление, которое усилилось, когда он внимательнее вгляделся в лицо жены: да что с ней? Откуда пролилась на нее такая благодать, такая странная, чтобы не сказать подозрительная, безмятежность? Она не произнесла ни слова, но он чувствовал, что и слова ее, если он их услышит, будут спокойными и сдержанными. Что с ней произошло за последние короткие минуты здесь, в зале? Неужели коротышка-граф сказал нечто настолько приятное, что сразу изменило чуть ли не весь ее облик?
– Леди, – сказал он нарочито язвительно, – чем сумел порадовать вас милорд граф?
Она слегка наморщила лоб, очевидно, не поняв вопроса, – так далеко ее мысли находились сейчас и от графа, и от своего насмешливого супруга.
– Он любезный человек, – произнесла она. – И у него приятная манера говорить.
В ее ответе он не уловил и тени вызова, стало ясно, что думает она совсем о другом. О чем?..
Они уже подходили к столу, где находились самые родовитые главы кланов, и разговор их закончился.
Джиллиана сидела за столом между мужем и Черным Дугласом. Поскольку разговаривать с первым ей не хотелось, а второй не хотел разговаривать с ней, у нее была возможность почти все время хранить молчание и думать о своем, краем уха ловя случайные фразы мужчин, рассуждающих о передвижении военных отрядов, о сравнительной силе противоборствующих сторон, о переходе на новые позиции. Их разговор нисколько не интересовал Джиллиану. Ее отрешенность, погружение в себя больше, чем когда-либо прежде, заметил со своей скамьи брат Уолдеф, сидевший рядом с семейным капелланом Брюсов отцом Бедой.
Уолдеф чувствовал, что с Джиллианой происходит нечто неординарное, и потому невнимательно слушал речи своего собрата по церкви. Но он никогда бы не догадался, что задумала Джиллиана, а если бы догадался, то сам себе ни за что не поверил бы.
После восьми месяцев замужества Джиллиана хорошо знала многие привычки и свойства мужа. Знала, что спит он чутко, просыпаясь при малейшем шорохе с быстротой бывалого воина, и поэтому ей не удастся среди ночи, как она задумала, встать незамеченной с постели и одеться.
И она решила подготовиться заранее. Извинившись, она вышла из-за пиршественного стола, поднялась в отведенную комнату и принялась там поспешно собирать кое-какие предметы своей верхней одежды: куртку, рейтузы, башмаки. Взяв все в охапку, вынесла вещи д. коридор, немного пройдя по которому наткнулась на стоявший у стены резной сундук, за которым их и спрятала. Она вспомнила слова отца:
«Если воин очутился один, безоружный, в стане врага, он должен быть готов ко всему ради того, чтобы добыть оружие, – убить, украсть, солгать. Хитрость и сметка – первейшие союзники воина, если тот в одиночестве...»
Прокравшись на боковую лестницу, ведущую во внутренний двор – к конюшням и загонам для скота, в одном из закутков она нашла то, что хотела, – стригальные ножницы и большой острый нож, которым свежуют овечьи и коровьи туши. Она спрятала их в складках своего шикарного платья и отнесла туда же, где лежала одежда, – за сундук. Затем она вернулась в пиршественный зал, где продолжалось шумное веселье.
Карлейль хотел спросить, где она пропадала так долго, но Роберт Брюс обратился к нему с каким-то важным делом, и Джиллиане не пришлось прибегнуть ко лжи – еще одному из трех предписаний отца, одно из которых она уже выполнила, – украла два режущих и колющих предмета.
Ночью Джиллиане и Карлейлю опять предстояло неуютное пребывание в общей спальне. Впрочем, Джон был расположен сегодня сменить гнев на милость и в который раз попытаться поговорить с ней более или менее откровенно, воспользовавшись странной переменой в ее облике и настроении.
Однако у него ничего не получилось: он надолго задержался в зале, а потом в кабинете Брюса за важными разговорами о дальнейших военных и прочих планах шотландского государства, и, когда добрался наконец до спальни, Джиллиана уже крепко спала. И он не стал ее будить, хотя Джиллиана только делала вид, что спала. Она никак не могла уснуть, напряженно ожидая часа, когда сможет приступить к выполнению того, к чему шла столько месяцев, и вот наконец роковой день и час настал!
Войдя в комнату, Карлейль первым делом разделся догола и окунулся в ванну с еще теплой водой, надеясь, что Джиллиана все-таки проснется, но она продолжала спать. Бормоча под нос проклятия по поводу ее неизменного упрямства, он вытерся и лег. Его сразу потянуло в сон – день оказался суматошным, съедено и выпито немало, и так не хотелось снова вступать в изнурительную словесную борьбу со странным, невозможным, но ставшим таким дорогим для него существом.
Он уснул быстрее, чем предполагал, однако через какое-то время пробудился, потому что Джиллиана поднималась с кровати.
– В чем дело? – спросил он.
– Иду в туалетную комнату, – ответила она неестественно бодрым голосом, хотя ночь была в самом разгаре.
– Нам надо поговорить, – вспомнил он о своем намерении.
– Как только вернусь, – ответила она и ушла, кутаясь в короткое одеяло.
Он лежал, бодрствуя еще какое-то время, потом решил пойти за ней, не понимая и злясь, отчего она так долго не возвращается, но вновь его сморил сон.
Вытащив одежду из-за сундука, Джиллиана нашла укромное место на задней лестнице, где быстро оделась, натянула башмаки, взяла в руки ножницы и, не колеблясь, – она решила сделать так еще за столом – отрезала себе обе косы на уровне плеч, после чего распушила их остатки. Теперь у нее была прическа обыкновенного воина. С женским обличьем покончено. Она – простой воин, выполняющий свой долг, даже если его ожидает смерть.
Убедившись, что коридор пуст, она осторожно пошла обратно к спальне. Там, у дверей, положила на пол одеяло, которое сняла с себя, а на него – ножницы и то, что осталось от кос: последний, заключительный жест непокорности, непримиримости, вызова.
Упрятав нож в рукав куртки, она снова направилась в глубь коридора, медленно, осторожно озираясь, словно в
Роберт Брюс не пользовался бы славой опытного воина, не обладай он рядом характерных для звания такового признаков, среди которых одним из главных было превосходное чутье. Именно оно помогло ему в разгар ночи мгновенно проснуться и понять, что в комнату кто-то проник. Он напрягся, однако не пошевелился, глаза понемногу привыкали к бледному лунному свету из окна, благодаря которому стали различаться кое-какие предметы.
После того как дверь бесшумно прикрылась, в комнате по-прежнему не раздавалось ни звука, из чего Брюс сделал вывод, что убийца – а кто еще мог тайком проникнуть к нему посреди ночи? – человек опытный и осмотрительный. Сам же он лежал в постели в одной ночной рубашке, безоружный, и дотянуться до меча одним движением оказалось совершенно невозможно. Разве мог он предположить, что кому-то из его преданных вассалов придет в голову мысль лишить его жизни? Впрочем, на этом свете бывает все... Осторожно он выпростал руки из-под одеяла.
Когда до постели, на которой лежал Брюс, оставалось меньше трех футов, Джиллиана прыгнула вперед. В лунных лучах блеснул клинок, Роберт вытянул левую руку, по которой пришелся удар, и вскочил с кровати. На предплечье у него появился длинный, не слишком глубокий порез, однако ему удалось оттолкнуть нападавшего и следующим ударом сбить его с ног. В короткой схватке он понял, что на него напала женщина, ибо его рука коснулась ее груди.
Лежа на полу, Джиллиана ожидала, что он крикнет стражу или схватится за меч, но Брюс не сделал ни того ни другого.
Он уже понимал, что только одна женщина из известных ему могла решиться на подобный поступок. Но почему? Сошла с ума?..
Он вывернул кисть ее правой руки так, что клинок повернулся острием к полу, но Джиллиана продолжала яростно сопротивляться, норовя нанести еще удар, пока Брюс не вырвал у нее нож и не отбросил его в дальний конец комнаты.
–
