было затруднено, лицо искажено гримасой боли. Дрожа всем телом, он нашел свои носки, вытряс из них сухой мох, надел их, а затем натянул брюки.
Скромность не относилась к числу отличительных качеств Шеридана. Одеваясь, он бросил взгляд на Олимпию и заметил, что она с любопытством разглядывает его тело.
— Что, производит некоторое впечатление?
Ее лицо было бледным, она бросила на него растерянный взгляд.
— Это так… необычно… Я никогда не видела. — Она закрыла глаза. — О, как кружится голова.
— Я очень рад, что доставил вам удовольствие. Но, думаю, вам лучше пока прилечь.
Шеридан с большим трудом надел рубашку, чувствуя, как у него ломит все тело. Олимпия послушно улеглась, натянув на себя плащ.
— Я себя очень плохо чувствую. Я, наверное, заболела, — жалобно промолвила она.
Шеридан тем временем, превозмогая ломоту в теле, надел бушлат. Он тоже чувствовал себя больным и разбитым и умирал от голода, вспомнив, что ел тридцать шесть часов назад. Его сапоги заледенели. Натягивая их, Шеридан заскрипел зубами от боли, тяжело дыша.
Был лютый холод. По низко нависшему небу быстро бежали снеговые облака, на востоке чуть брезжила полоска рассвета. Тонкий покров снега устилал замерзшую землю. Над морским простором кружила одинокая чайка. Шеридан встал наконец на колени, а затем с трудом поднялся на ноги, отряхивая налипший снег и ледяную крошку с одежды. Подхватив ведро, он подошел к ручью, у которого нашел накануне вечером Олимпию, и, пробив каблуком тонкую корочку льда, начал черпать студеную воду пригоршнями и пить. А затем, набрав ведро, вернулся к Олимпии, неподвижно лежащей на ворохе сухой травы.
Она зашевелилась и попыталась отпрянуть от него, закутавшись поплотнее в плащ. Но Шеридан опустился на колени рядом с ней и приказал строгим тоном:
— Иди сюда. Неужели ты думаешь, я не знаю, какая ты там, под плащом? Я провел с тобой ночь и имел возможность ознакомиться…
— Нет! Не может быть! — Олимпия судорожно закуталась в плащ и, приподнявшись на локте, уставилась на него. Ее дыхание стало прерывистым и неровным, а пар, выходивший изо рта, смешивался с дыханием Шеридана.
Капитан подал ей ведро.
— Пей.
Олимпия сложила свои ладошки, но ее руки дрожали, и вся вода пролилась.
— Пей, ради Бога, пей! У меня уже не хватает никакого терпения. Пей!
Олимпия закусила губу.
— Зачем вы беспокоитесь? — прошептала она. — Оглянитесь в-вокруг. Мы все равно п-погибнем!
Шеридану захотелось потрясти ее за плечи как следует, чтобы привести наконец в чувство.
— Пей, — снова сказал он.
Она задрожала всем телом, а затем начала безутешно рыдать.
— У н-нас все р- равно нет никаких с-съест-ных припасов. Н-нет огня. Нет крова. Н-нет сухой одежды. Мы не сможем выжить. Что нам делать?
Шеридан взглянул на нее. Бледные лучи рассвета озаряли пряди ее спутанных волос, которыми играл ветер. Обняв Олимпию, Шеридан ощутил трепет ее тела.
— Я не знаю, — честно ответил он. Она судорожно вздохнула.
— Почему вы не позволили Бакхорсу сразу же застрелить нас и положить тем самым конец нашим страданиям?
— Что за странный вопрос, черт возьми! Просто я хотел остаться в живых, разве это не понятно? — Он взял из ее рук ведро и поставил его у своих ног. — Я хотел остаться в живых и, главное, знаю, как это сделать. Я знаю, как мне продержаться день. Не день, так минуту по крайней мере! Я умею выживать!
Он пошел к берегу, с трудом переставляя ноги, которые сильно болели, но передумал и вдруг остановился.
— Я заберу ведро, — сказал он, — поскольку вы, ваше высочество, все равно решили свести счеты с жизнью. Простите меня за то, что я не могу пристрелить вас и тем облегчить ваши страдания, но у меня кто-то украл ружье. — Он угрюмо взглянул на нее. — Вы умрете где-то к полуночи, будьте уверены. Я приду завтра утром, чтобы забрать ваш плащ. Он мне еще пригодится.
Олимпия лежала, дрожа и злясь на себя, Шеридана и весь мир. В ее висках стучала кровь, голова раскалывалась, словно железный колокол, она страдала от холода, голода и жажды. Олимпия хотела бы умереть, но сознавала, что у нее нет мужества даже на это. Ей было страшно умереть здесь, на необитаемом острове, одной, от голода и холода. Какая ужасная смерть!
Она пошарила вокруг и нашла свою влажную холодную одежду, а затем попыталась сесть. Всякий раз, поднимая голову, она чувствовала приступ тошноты и головокружения. Немного отдышавшись, Олимпия все же с большим трудом надела на голое тело свое не успевшее высохнуть платье, хотя застегнуть его не смогла. Сорочку и панталоны она отложила в сторону. Олимпия снова прилегла на бок, натянув на себя дрожащими пальцами плащ. Она лежала, глядя на заснеженные кочки, и слушала, как бешено бьется сердце у нее.
Девушка надеялась, что Шеридан вернется. Но он не вернулся.
Наконец, когда уже солнце начало меркнуть, Олимпия попыталась встать на колени, преодолевая слабость. Голод и злость на Шеридана заставляли ее действовать. Она с трудом держалась на ногах. Ее тошнило. Олимпия мучительно долго добиралась до ручья, который, казалось, находился за сто миль от нее. Лунка, пробитая Шериданом, вновь затянулась корочкой льда. Олимпия стояла над ручьем и плакала, чувствуя, что у нее нет сил добыть воды.
Затем, опустившись на четвереньки, она нагнулась над ручьем, ощущая боль в руке, с которой сползла повязка, наложенная Шериданом. Она долго-долго сидела, бессмысленно уставившись на тонкую корочку льда, а затем с трудом проломила ее и зачерпнула пригоршней студеную воду.
Вода обожгла горло, от холода зашлись зубы, на мгновение девушке показалось, что ее желудок исторгнет ледяную влагу назад. Но, сделав несколько глотков, она убедилась, что тошнота понемногу проходит и ей становится легче.
Почувствовав это, Олимпия подумала даже, что, возможно, ей удастся выжить, чем черт не шутит?
Но голова ее все еще раскалывалась от страшной боли. В ее прежней жизни — как называла она теперь свое житье-бытье в Англии — это было верным признаком чувства голода. Во время охоты вместе с Фишем Олимпии часто приходилось подолгу сидеть в засаде, подкарауливая зуйков, или собирать подстреленных диких уток. В таких случаях, возвращаясь ближе к полудню в хижину Фиша, она гребла из последних сил, изнемогая от голода и чувствуя, как ее голова раскалывается от жуткой боли. Но там, в хижине, ее ждала сытная еда: печенье, которое она брала из дома, чашка горячего чая с сахаром и сливками, поджаренный хлеб с маслом… Здесь всего этого не было и быть не могло.
Олимпия закусила дрожащую губу. От слабости она уже не могла даже плакать. Медленно и осторожно Олимпия встала на колени, а затем поднялась на ноги. Неожиданно с соседней кочки взлетела сова. Она закружилась над головой девушки, а затем вновь села неподалеку, уставясь на нее своими круглыми немигающими желтыми глазами.
Первый раз в жизни Олимпию заинтересовало, можно ли есть жареных сов и какие они на вкус?
Хотя, конечно, она не могла проверить это, поскольку у нее не было ни ружья, ни огня.
Ветер обжигал щеки. Девушка слышала немолчный рев моря, доносившийся с той стороны, куда ушел Шеридан. На снегу до сих пор была видна цепочка его следов. По берегам ручья возвышался сухостой в рост человека. Пожухлые растения шелестели под порывами ветра, эти звуки напоминали ропот толпы, сгрудившейся вокруг Олимпии и следящей за каждым ее движением. Она сделала несколько неуверенных шагов на негнущихся окоченевших ногах, тихо постанывая от боли, и вскоре увидела побережье.
Штормовой ветер бил ей в лицо. Олимпия окинула взглядом белый песок, линию прибоя и черные скалы. Она заметила шлюпку, спрятанную Шериданом под навесом скалы и замаскированную мхом и сухой травой со стороны моря.
Шеридана нигде не было видно. Даже его следы смыл прилив, который успел смениться отливом за то время, пока она лежала, не находя в себе сил встать.
«Прекрасно, — подумала Олимпия мстительно, — надеюсь, что он утонул. Или сломал ногу и умер от болевого шока. Надеюсь, что я никогда больше не увижу его!»
Олимпия еще раз внимательно оглядела мрачное побережье и скалистый остров, простиравшийся за ее спиной. Нигде не было видно ни малейших признаков жизни.
Поплотнее закутавшись в плащ, она начала спускаться с откоса к морю, чтобы разыскать Шеридана.
Уже близился вечер, когда Шеридан вновь отправился к ручью. В руке он нес ведро со своей скудной добычей — крабом, дюжиной мидий и пучком морских водорослей. Это было все, что ему удалось раздобыть на обед. Под мышкей, бережно прижимая к себе, словно это были золотые слитки, Шеридан держал три доски. Целый день он не присел, прошагав несколько миль по побережью, взбираясь на крутые скалы, заходя по пояс в ледяную воду. Однажды, когда огромный пенистый бурун окатил его неожиданно с головы до ног, застав врасплох, а затем отшвырнул мощной волной на скалы, Шеридан чуть не упустил ведро.
И хотя ему удалось спасти его, он потерял всех мидий, на сбор которых потратил целое утро. У него не было сил снова собирать их, поэтому Шеридан отправился к ручью с той добычей, которая у него еще оставалась. Он промок, замерз и умирал от голода. Он должен был срочно поесть, кроме того, ему не давала покоя мысль о том, что ее высочество, без сомнения, начнет жаловаться и обвинять его во всех смертных грехах.
Но капитан не нашел Олимпию на прежнем месте. Ее нигде не было видно. Он постоял некоторое время на берегу замерзшего ручья, дрожа всем телом и хмурясь. Затем поставил на землю ведро, положил доски и снова
