спустился к воде. Он подошел к шлюпке и позвал Олимпию. Она не отзывалась.
Шеридан обнаружил возле лодки ее следы, но по ним трудно было судить, когда именно Олимпия прошла здесь. Цепочка следов тянулась вдоль побережья и терялась в зарослях сухостоя. Шеридан уже хотел оставить поиски, здраво рассудив, что, если у принцессы были силы уйти так далеко и потеряться, то она, несомненно, в хорошей форме и сумеет вернуться живой и невредимой. Но тут в зарослях показалась ее полная фигура.
Девушка поправила одной рукой плащ, накинутый на плечи, и взглянула на Шеридана.
— Где вы были? — недовольным тоном спросила принцесса. Шеридан окинул девушку завистливым взглядом: длинный плащ с капюшоном доходил ей до пят. Он опустил глаза и насмешливо поклонился ей.
— После того как вы на чем свет стоит отругали меня, я чуть не лишил себя жизни, но затем передумал и решил, что будет лучше, если я все-таки раздобуду что-нибудь на обед, ваше высочество.
— Вы вовсе не обязаны были обременять себя этим.
— Простите, но, по- моему, мы уже обсудили эту тему и даже провели референдум по данному вопросу.
Несмотря на то что Олимпия не ела уже целые сутки, ее румяные щеки были такими же пухлыми, как всегда. Голод не отразился на ее внешнем облике. Она даже выглядела более полной, чем обычно, благодаря плотной шерстяной одежде. Шеридан молча стоял, разглядывая ее круглое лицо, обрамленное светлыми волосами, выбившимися из-под капюшона. Он поймал себя на том, что испытывал огромное облегчение и радость, снова увидев ее. Из этого Шеридан заключил, что в подобных отчаянных обстоятельствах даже такая компания лучше, чем одиночество.
— Ну хорошо, — наконец согласилась Олимпия. — Однако вы наверняка ничего не нашли.
Шеридана не могли не обидеть такие слова, он хотел гордо промолчать, но не выдержал.
— Я нашел краба, несколько мидий и три доски, — угрюмо сказал он, испытывая досаду на себя за то, что не сумел промолчать.
— И все?
— Да пошли вы к черту! — резко сказал он и отвернулся.
— Подождите!
Он остановился и обернулся к ней с недовольным выражением лица. В огромных зеленых глазах Олимпии мерцал какой-то странный огонек, ее губы чуть подрагивали от еле сдерживаемой улыбки.
— Вы раздобыли дрова? Отлично. А вы сумеете разжечь костер?
— У меня есть кремень, — пожал плечами Шеридан. — Но не надейтесь, что вам доведется всю ночь греться у пылающего костра. Три доски — это слишком мало.
— Ну, а это на нем мы, надеюсь, сможем приготовить? — Голос Олимпии звучал как-то странно. И тут она распахнула плащ и показала Шеридану то, что держала под ним.
Шеридан растерянно заморгал.
— О Боже! — воскликнул он, и глаза его полезли на лоб от изумления. — Боже!
В чуть дрожащих руках Олимпия держала гуся! Настоящего жирного гуся, уже ощипанного и выпотрошенного. И это здесь, на краю света, посреди угрюмого необитаемого острова, затерянного в безбрежном океане.
— Я поймала его в силок, — рассказывала Олимпия, сидя у костерка. Шеридан соорудил щит от ветра из паруса и развел огонь. — Здесь неподалеку протекает небольшой ручей, к которому слетается стая. Я сделала силок из ленточек от своей… — она покраснела, — э-э…
— Сорочки, — сказал Шеридан, ободряюще улыбаясь. — Не надо смущаться, я достаточно взрослый человек и прекрасно знаю, что такое корсет, нижние юбки, панталоны. Тем более что все это я покупал для вас. — Он раскрыл раковину мидии, вытащенную из костра, и на его заросшем лице заиграла усмешка. — Хотя, черт возьми, у меня в этом отношении дурной вкус.
Олимпия опустила голову и начала насаживать гуся на вертел, которым служила длинная щепка от весла, сожалея о том, что однажды пожаловалась Мустафе, что на ее новом белье слишком много отделок из дорогих кружев и лент. Мустафа, по всей видимости, сразу же передал эти слова своему хозяину.
— Я не говорила о том, что у вас дурной вкус, я просто считала такое белье слишком экстравагантным.
Шеридан выковырял пластинкой из китового уса, взятой из корсета Олимпии, мидию из раковины и бросил ее в ведро к остальным моллюскам. Затем он, прищурившись, взглянул на девушку.
— Я люблю экстравагантность. Если бы вы вышли за меня замуж, я наряжал бы вас в подобную одежду с ног до головы.
Олимпия отвернулась и стала смотреть в огонь.
— К счастью, я не вышла за вас замуж.
— Не знаю, не знаю… — сказал Шеридан, бросая в ведро чисто вымытые морские водоросли. — Мы, потерпевшие кораблекрушение, сейчас одни на необитаемом острове, и даже если нас спасут, — Шеридан помешал в ведре дары моря, — боюсь, вам будет не так-то легко отделаться от меня.
— Да я скорее стану уличной проституткой, — заявила Олимпия.
Шеридан на минуту замер, перестав помешивать варево, и искоса взглянул на Олимпию своими серыми, словно вечерняя мгла, глазами.
— Как вы предпочитаете есть мидий, краба и водоросли — в виде первого или второго блюда? — спросил он.
— Так, чтобы этим можно было наесться, — сказала она, вновь принимаясь за гуся.
— В таком случае мы съедим все это в виде начинки для гуся. Думаю, что суп из морских водорослей успеет нам еще сто раз надоесть.
И с этими словами Шеридан протянул Олимпии ведро. Олимпия с сомнением взглянула на его содержимое.
— Вы уверены, что эти водоросли съедобны?
— Китайцы считают их деликатесом. Это морской латук. А вот эти… — и Шеридан указал на мясистые красноватые листья, плававшие рядом с зеленоватыми, прозрачными, — эти похожи на водоросли, которые едят на побережье, предварительно высушив их. У них, правда, отвратительный вкус, но они вполне съедобны. Я старался устроить для вас уютное жилище, но вы вправе рассчитывать на комнату с видом на океан.
Олимпия взглянула на него в замешательстве, не зная, что и сказать.
На закате ветер утих, хотя стоял все такой же лютый холод. Море продолжало штормить. Гусь с начинкой из морских водорослей висел над костром на самодельном вертеле. Время от времени Олимпия поворачивала гуся над пламенем, следя за тем, как заботливо и старательно Шеридан поддерживает огонь в костре, подкладывая туда стебли сухой травы и мох. Пламя отбрасывало красноватые отблески на перевернутую шлюпку и освещало лицо Шеридана, когда он становился на колени, чтобы подбросить сухостой в огонь. В эти минуты он был похож на самого дьявола, разводящего огонь в аду, где подвергались вечным мукам погибшие души.
Олимпия все поворачивала и поворачивала вертел, чувствуя, как сосет у нее под ложечкой от голода. От запаха жарящегося мяса, который далеко вокруг распространял ветер, у нее текли слюнки. Гусь постепенно покрывался аппетитной корочкой, его жир шипел и капал в огонь. Шеридан взял костяную пластинку и соскоблил прозрачные капли с гусиной тушки.
— Съешьте это. Не пропадать же добру.
Олимпия закусила губу и взяла костяную пластинку, блестящую от расплавленного жира, который потек по пальцам девушки. Она облизала их, и этот запах и вкус горячего аппетитного жира — единственной пищи, съеденной ею за многие часы продолжающегося кошмара, холода и голода, заставил Олимпию заплакать. Она сидела, съежившись у огня, лизала китовую кость, извлеченную из корсета, поворачивала вертел, на котором зажаривался гусь, и роняла молчаливые слезы. Шеридан насмешливо взглянул на нее.
— Простите меня, — промолвила Олимпия, вытирая ладонью мокрое лицо.
— Ничего, плачьте на здоровье. Любая чувствительная душа расплакалась бы при виде поджаристой корочки на жирном гусе, — сказал Шеридан и пожал плечами. — Мне самому хочется рыдать.
— Я не знаю, почему плачу. Просто… этот гусь… — Олимпия всхлипнула и вновь смахнула слезы рукой. — Нет, пожалуй, вы не способны это понять.
Шеридан ничего не сказал Олимпии. Она долго смотрела на зажаривающегося гуся, а затем отважилась перевести взгляд на Шеридана. Он чуть заметно улыбался, глядя на нее.
— В первый раз за все это время, — воскликнула она дрогнувшим голосом, — я сделала что-то действительно… жизненно важное! Мне кажется… вы считаете меня… очень глупой.
Шеридан опустился на корточки, взял пластинку, аккуратно снял жир с гуся, уселся по- турецки рядом с Олимпией и, закрыв глаза от блаженства, начал пробовать долгожданную еду.
— По своей исторической значимости, — сказал он, задумчиво глядя на пластинку, — ваша удачная охота на этого гуся, на мой взгляд, равна принятию Великой хартии и такому событию, как второе явление Христа.
Взглянув на него сквозь пелену слез, Олимпия не могла не улыбнуться нелепости такого умозаключения.
— Мы должны запомнить нынешнее событие во всех подробностях, — продолжал Шеридан, — чтобы иметь возможность дать все необходимые сведения для энциклопедии, где это достопамятное событие будет, конечно, описано на трех страницах и займет свое место перед статьей о Гутенберге и отпечатанной им Библии. Составители статьи о нашем гусе могут, например, задать нам вопрос о том, сколько времени ушло на его приготовление. Вы готовы ответить на него?
Олимпия с тоской взглянула на вертел.
— Я бы ответила, что, по моему мнению, он жарился десять тысяч лет.
Шеридан разразился таким громовым смехом, что Олимпия вздрогнула от неожиданности. Но его хохот, как ни странно, успокоил ее, и она робко улыбнулась ему в ответ.
Шеридан снова собрал на костяную пластинку жир и передал ее девушке.
— Без сомнения, эта птица будет известна будущим поколениям просто под именем Гусь, — заметил он. — Но я считаю, что значительность данного
