переворота и небольшое дельце, в результате которого была спасена жизнь султана…
— Послушай, оставь меня в покое! — Шеридан чувствовал, как в нем закипает злость. Он терпеть не мог разговаривать на эту тему, потому что от подобных воспоминаний у него к горлу подкатывал комок. — Прекрати доказывать мне, будто я герой, черт возьми! Я не герой, и, думаю, ты сама уже успела в этом убедиться.
Олимпия закусила губу.
— Ну хорошо. Ты не герой, — продолжала она спокойным тоном. — Но я хочу знать, почему султан решил оказать тебе такую честь. Думаю, что я имею на это право.
Шеридан отвел взгляд от блистающей в лучах солнца поверхности пролива. У него болела голова. Но Олимпия была, несомненно, права: он должен посвятить ее во все тонкости того положения, в котором они сейчас находились. Во всяком случае, надо было рассказать ей хотя бы то, что он знал. Тем более что Шеридан видел решимость девушки не отступать, пока он все не расскажет.
— Махмуд был единокровным братом сидевшего в то время на троне султана, — начал Шеридан. — И первым наследником. Люди здесь не слишком разборчивы в средствах, когда речь заходит о политике и власти… — Шеридан пренебрежительно махнул рукой. — С давних пор у них сложился обычай заточать наследных принцев в особых покоях дворца, называемых клеткой, чтобы уберечь их от искушения поднять мятеж или возглавить заговор. — Шеридан нахмурился, погрузившись в воспоминания, а затем вновь продолжал, решив побыстрее рассказать всю эту историю своей внимательной слушательнице: — Чтобы не наскучить тебе затейливыми подробностями в византийском духе, скажу только, что начался мятеж, в результате которого племянник Махмуда взял под контроль всю власть в стране. У османов существует еще один примечательный обычай: они убивают всех наследников трона своего свергнутого соперника, что является, конечно, довольно целесообразным средством удержаться у власти, однако чертовски грязным и, главное, сулит тебе дорогу в загробной жизни прямиком в ад. Поэтому новый правитель, оказавшийся разумным малым, решил поступить иначе. Он посадил обоих — и Махмуда, и его брата — в клетку. — Взглянув на Олимпию, Шеридан нравоучительно заметил: Во, вам, принцесса, урок политической недальновидности, потому что всегда отыщется человек, который захочет восстало вить на троне бывшего правителя. Мягкосердечный узурпатор был зарезан, но прежде, осознав свою ошибку, он послал наемных убийц в клетку, чтобы те задушили Махмуда и его брата. Однако им удалось убить только брата, Махмуд бежал.
Олимпия смотрела на Шеридана большими глазами, ловя каждое его слово.
— Но какова же твоя роль во всей этой истории?
— Она была не слишком значительной. Будучи в то время совсем еще зеленым, я умел ловко подкрадываться, разведывая обстановку и подслушивая разговоры, особенно в гареме. Таким образом я первым заметил, что к покоям приближаются люди с крепкой тетивой в руках. Сначала они вошли к брату Махмуда, там разгорелась отчаянная схватка. К счастью, я остался в стороне от нее. Одним словом, мне удалось показать Махмуду путь к спасению — по крышам.
— А-а, — протянула Олимпия, и они оба устремили взгляды на водную гладь. Где-то внизу в ветвях деревьев запел соловей.
— Сколько тебе тогда было лет? — спросила Олимпия.
— Один Бог знает. Пожалуй, восемнадцать, а может быть, девятнадцать.
— А почему ты находился тогда во дворце? — осторожно задала она мучивший ее вопрос.
Шеридан, конечно, понимал, что рано или поздно дойдет очередь и до этого вопроса. Он глубоко вздохнул и честно признался:
— Я был рабом, ты уже слышала об этом. — Шеридан старался не смотреть на Олимпию.
— Я думала…
— Да, я заставил Мустафу солгать. Я не люблю, когда об этом распространяются. А тебе самой это понравилось бы?
— Нет, — сказала она упавшим голосом. — Наверняка нет. Шеридан обратил внимание Олимпии на красивую яхту, которая бросила якорь в бухте, напротив окон их дворца. Он надеялся, что принцесса оставит эту неприятную тему. Голова Шеридана раскалывалась, а в ушах шумела кровь.
— Да, прекрасное судно, — согласилась Олимпия и тут же вернулась к прежнему предмету разговора: — Но ведь ты не виноват в том, что был рабом. И потом, ты спас султана.
— Кто говорит о том, что я виноват? Послушай, давай перейдем к какому-нибудь другому, не менее волнующему эпизоду моей героической биографии.
Олимпия выразительно посмотрела на тескери, который Шеридан теперь не таясь носил на груди поверх одежды.
— Очевидно, султан высоко оценил твою услугу.
— Он был тоже молод в то время. И одинок. Поэтому он искал друзей, а главное, имел возможность их покупать.
— Так он и тебя купил себе в друзья? Шеридан раздраженно передернул плечами.
— Можно сказать и так.
— Ну хорошо, задам вопрос по-другому. Когда ты помог ему избежать смерти, он в награду даровал тебе свободу?
— Нет, нынешние султаны не столь великодушны и щедры, — насмешливо сказал Шеридан. — Они не предлагают исполнить три заветных желания и не дарят джиннов. Махмуд хотел, чтобы я оставался здесь, подле него. Он по-своему любил меня и потому имел все основания не отпускать от себя.
— Тогда каким же образом ты уехал отсюда?
— Я бежал. Я давно уже задумал побег — поэтому, кстати, я так хорошо знал дорогу по крышам. Но поскольку этот путь стал известен Махмуду, мне потребовался целый год для того, чтобы разработать новый план побега.
— Каким же образом ты в конце концов выбрался из дворца? Шеридан пристально вгляделся в ее горящее любопытством лицо и живо представил себе, как его рассказ незамедлительно будет передан гречанке-переводчице, а от нее станет известен всему Стамбулу.
— Я вряд ли расскажу тебе когда-нибудь об этом. На лице Олимпии отразилась обида.
— Но почему?
— Возможно, мне придется еще раз воспользоваться тем же способом.
— Для побега? Сейчас? Шеридан пожал плечами.
— Но ведь Махмуд не имеет больше никакого права называть тебя своим рабом. Ты такой же свободный человек, как и я!
Шеридан молчал, выразительно глядя на Олимпию. Зрачки ее расширились от ужаса.
— Нет, я все равно не верю! — воскликнула она. — Британский посол не допустит этого.
Шеридан кивнул, не желая спорить с ней по этому поводу. Он не хотел раньше времени пугать ее. Олимпия сорвала гвоздику, растущую в горшке на террасе, и, понюхав ее, с отсутствующим видом начала мять цветок.
Шеридан надеялся, что уже удовлетворил ее любопытство, поэтому от нового вопроса удрученно опустил голову и потер виски, решив ничего не отвечать.
— Тебя захватили в плен? Наверное, вместе с другими членами экипажа твоего корабля?
— Нет, — буркнул он.
— Значит, тебя одного? Шеридан нахмурился.
— Разыгралась буря, — сказал он. — А наш капитан был дурак дураком. Поэтому корабль разбился, налетев на скалы у Имроза. Все погибли. — Он помолчал, чувствуя на себе пристальный взгляд Олимпии. — Все, кроме меня.
Олимпия сжала его руку. Спасительное оцепенение покинуло Шеридана, и он вновь ощутил боль незаживающей душевной раны. Скорбь о погибших и чувство вины с прежней силой пронзили его, отозвавшись новым приступом головной боли. В ушах Шеридана стоял оглушительный шум.
— Мне надо было умереть вместе с ними, — прошептал он. Олимпия мягко, но настойчиво повернула его голову к себе и взглянула ему в глаза.
— Я рада, что этого не случилось. Ты нужен мне.
— Нет, ты ничего не понимаешь. Это же были мои товарищи, моя команда.
— Мне это все равно, — заявила она, крепко сжимая его руки в своих и не сводя с Шеридана пристального взгляда. — Может быть, я слишком эгоистична и несправедлива, но я не знала тех людей, Шеридан. Я знаю тебя. И люблю тебя.
Он не делал попыток освободить свои руки, зная, что Олимпия — единственный якорь, удерживающий его в этой жизни. В ее глазах отражалась зелень сада и прибрежных кипарисов, они были серьезны и чисты, словно пение соловья в густой кроне. В этой девушке ощущался тот мир и покой, которого так жаждал Шеридан и которого боялся. Нет, он не мог шагнуть навстречу этой безмятежности и чистоте.
Пальцы Шеридана выскользнули из ее рук. Олимпия опустила голову. Не говоря ни слова, она повернулась и направилась в комнату, где уже сгустились сумерки. Звон серебряных колокольчиков на ее туфельках замер вдали.
Олимпию разбудили на рассвете, искупали, умастили благовониями, одели и накрасили, так что вскоре она начала ощущать себя большой размалеванной куклой. Пока служанки занимались ее туалетом, в маленькую бухту вошла целая эскадра военных судов и встала на якорь. Под дворцовой террасой в саду на побережье раскинулись пестрые шатры, расхаживали люди, одетые по-турецки и по-европейски, а также суетились слуги.
Шеридан выглядел великолепно, он сменил восточный наряд на сине-белую форму британского военно-морского флота. Его золотые эполеты сверкали в лучах южного солнца, когда они с Олимпией шли в сопровождении своих слуг к шатрам. Их довольно холодно принял один из министров султана. Этот высокопоставленный сановник указал рукой на скамеечку, обитую бархатом, стоящую у его ног.
Шеридан не обратил никакого внимания на этот молчаливый жест человека, облаченного властью, и подвел Олимпию к дивану — как и во время недавнего визита к визирю, — правда, на этот раз он не стал вытирать о диван свои сапоги. Все присутствующие сделали вид, что ничего не произошло. Скамеечку тихо убрали вместе с ширмой, за которой, как догадалась Олимпия, должна была скрыться от
