поместье для поддержания своих общественных амбиций. В третьем теперь школа для мальчиков. В четвертом – сыроварня.
Виктория удивленно взглянула на него:
– А я полагала, учитывая вашу привязанность к этому замку, что вы не захотите расставаться с другими поместьями.
Он остановился и повернулся к ней лицом.
– Все это очень хорошо – разговаривать о прекрасных традициях и семейной истории, но я намерен сделать свой вклад в наследие предков, оставив несколько прибыльных поместий, а не список долгов. Времена меняются, Виктория. Пятьдесят лет назад герцоги и графы Англии были самыми могущественными людьми в мире. Теперь даже самого богатого аристократа лондонские бизнесмены могут купить несколько раз. – Он безрадостно улыбнулся. – Мы мстим им, игнорируя их сыновей в Гайд-парке и отказываясь приглашать их дочерей на наши чаепития и балы, но если хотите знать правду, мы немного боимся их, боимся, что скоро нас будут вычеркивать из их списков приглашенных. Дети Энни не будут признавать следующего герцога Рейберна, к его великому сожалению.
Виктория покачала головой. Щеки ее разрумянились, глаза ярко блестели.
– Возможно, это послужит компенсацией ткачам и кузнецам, о чьей судьбе вы так печетесь. Но все это представляется почти невероятным. Даже здесь, – она указала на чудовищные руины, – где, кажется, легче всего поверить в упадок нашего класса. – Она слегка улыбнулась. – Не важно, что могущественные находятся в упадке, они сохраняют память о могуществе, которое выше, чем самые фантастические достижения не могущественных.
– Значит, вы предрекаете нашим наследникам упадок и распад? – Он сухо рассмеялся. – Я предпочел бы забвение!
Они подошли к основанию башни, и Байрон остановился перед узкой трещиной в каменной стене.
– Здесь единственный путь внутрь с этого уровня. Деревянные лестницы, которые вели вверх от главного входа, давно разрушены.– В таком случае, – Виктория расправила плечи, пародируя храбрость, – позвольте мне прокладывать дорогу.
Она протиснулась через отверстие в стене и тут же замерла на месте.
– О! – воскликнула она, широко раскрыв глаза. Байрон заглянул ей через плечо. Хотя он бывал в этих развалинах много раз, однако что-то почти священное было в этом месте, отчего у него перехватило дыхание. Снаружи холм, овеваемый ветрами, был гол и сух, ледяная изморозь хлестала по старым стенам, упрямые травы стлались и пробивались даже на поле из упавших камней. Но внутри башни царила тишина. Они стояли на узком выступе, который обрывался вниз, где некогда были подвалы. Рубцы двух столетий – ступени распавшейся лестницы, разрушающиеся своды, которые некогда поддерживали деревянные полы, – выступали из стен причудливыми каменными углами. И везде, где была почва, росли кусты и травы, образуя странный висячий сад, который, казалось, окутывал это место колдовскими чарами.
Лицо Виктории озарилось озорной улыбкой, и она прыгнула на один из наклонных блоков.
– Это не опасно? – спросила она. Он посмотрел на нее.
– Нет, если только вы не собираетесь прыгать по нему таким вот образом, но когда я был здесь в последний раз, все казалось довольно прочным. Однако внизу, в подвале, лежит скелет овцы – своего рода напоминание о том, что следует соблюдать осторожность.
Виктория вскинула брови:– Я проворная, как коза, а не как овца, но я приму ваше предостережение к сведению.
Небольшой прыжок – и она оказалась на нижней ступеньке каменной лестницы, которая вилась вверх по стене.
Сердце Байрона сжалось при виде того, как она балансирует на краю, но в ее глазах был вызов, и он предпочел молчать, чтобы не провоцировать ее. Наблюдая за Викторией, Рейберн обнаружил, что она прекрасно чувствует себя среди этих развалин. Будто они сродни ей. Такие же дикие.
– Вы не присоединитесь ко мне? – спросила она, склонив голову набок.
– Как хотите, – пробормотал Рейберн, преодолев томительное ощущение тревоги. Он пошел за ней по скользким от дождя блокам.
Виктория продолжала подниматься по лестнице, однако пробовала ногой каждый блок, прежде чем ступить на него, и Рейберн немного успокоился, однако старался не отставать от нее, чтобы в случае необходимости подхватить.
Лестница становилась все более шаткой, в ней появились трещины. Виктория довольно долго стояла на месте, Байрон хотел сказать ей, чтобы спускалась, когда она расправила плечи и поднялась еще на две ступени, чтобы оказаться вровень с оконной щелью. Там она остановилась, любуясь пейзажем. Байрон видел, что лицо ее изменилось, обычная осмотрительная бесстрастность сменилась чем-то более нежным, почти восторженным. Приглушенный солнечный свет проникал в окно, освещая ее лицо. Точеный нос был слегка вздернут, губы приоткрыты, будто она пила ветер. Это было создание из фарфора и света, сверкающее жизненной силой, которую не могла удержать в себе плоть. Что бы ни случилось в оставшиеся три дня, подумал Байрон, он навсегда запомнит ее именно такой – неземное создание, застигнутое в момент беззащитности.
Солнце скрылось за облаками, и момент был нарушен. Байрон вздохнул. Ему бы следовало радоваться, потому что чем темнее, тем безопаснее для него, но он не мог подавить в себе легкое сожаление.
– Все это не похоже на холмистые фермерские земли, к которым я привыкла, но не менее красиво.
Байрон улыбнулся:
– Скоро вы начнете повторять сентиментальности известных поэтов, принадлежащих к Озерной школе, как их прозвали.
Виктория фыркнула:
– Вы слишком цинично оцениваете Братство прерафаэлитов, а я – Вордсворта и Колриджа. – Она бросила взгляд на ступени. – Очень хочется подняться еще выше, но я трусиха и боюсь рисковать своей шеей.
– Благоразумие не трусость.
Виктория бросила на Рейберна раздраженный взгляд.
– Пожалуй, мне лучше спуститься, – сказала она. – Больше здесь смотреть нечего. А то промокнем до нитки. Вот-вот развернутся хляби небесные.
Сойдя вниз, Рейберн протянул Виктории руку, и они прошли через пролом в стене. В этот момент хлынул ливень.– Однажды я уже промокла из-за вас! – воскликнула Виктория, высвободилась и бросилась в пристройку. Однако прежде чем добралась до навеса, рассмеялась, но не язвительно, по поводу тщетности попыток остаться сухой, – ее смех, казалось, исходил из самых недр земли.
Когда спустя некоторое время вошел Рейберн, Виктория стояла без шляпы и вешала плащ на колышек в балке крыши. С нее стекала вода, волосы растрепались, глаза блестели, щеки пылали.
– Как бы не разболеться, – произнесла Виктория. – Я вымокла до нитки. А мне скоро уезжать, неделя на исходе.
Байрон снял пальто и шляпу и повесил рядом с ее плащом.
– Вряд ли это случится, вы достаточно выносливы, – произнес он.
Виктория усмехнулась:
– Могли бы притвориться, что раскаиваетесь.
– Притворился бы, если бы не видел, как вы веселитесь.
Виктория действительно сконфузилась.
– Значит, вы слышали?
– Как колокольчик. Это было, мягко говоря, неожиданно. – Рейберн вопросительно посмотрел на нее.
Виктория долго молчала, потом стала медленно стягивать перчатки.
– Вы, видимо, решили, что я сумасшедшая, – сказала она.
– Отнюдь нет. – Он тоже снял перчатки и взял ее за руку. Его рука была холодна, а у нее просто ледяная. Рейберн нахмурился. – Где-то здесь должны быть дрова.
Виктория высвободила руку и огляделась.
– Вон там, – сказала она, кивком указав в угол, где стояла койка пастуха, и добавила: – Мне не хотелось бы лишать кого-то возможности согреться.
Байрон махнул рукой и подошел к койке, из-под которой виднелись дрова.
– Пастухи приходят в свои укрытия за несколько недель до начала отела, чтобы проверить запасы. Им вовсе не обязательно пользоваться этой пристройкой. Так что считайте это платой за аренду.
И он посмотрел на обугленное пятно кострища на полу, которое еще больше потемнело от дождя, проникавшего сквозь отверстие в крыше.
– У двери? – спросила Виктория.
Байрон кивнул, взял охапку валежника и отнес к двери, где расположил ветки по одну сторону порога. Затем вынул спички из кармана, и с третьей попытки огонь разгорелся. Скачущие шипящие языки огня двинулись от растопки к дровам, которые разгорелись ровным пламенем.
Ее взгляд скользнул на дверной проем, закрытый завесой дождя. Байрон расстелил одеяло, расставил посуду и еду, которую привез для пикника.
Виктория вздохнула:
– Вам никогда не хочется улететь, парить в воздухе?..
Он вспомнил усмешку на лице Летиции, когда та, сидя в своей гостиной, оскорбляла его; охваченный безумным порывом, он поскакал на север в Йоркшир, затем отправился в Лондон прожигать жизнь после помолвки Шарлотты с Уиллом Уитфордом, а еще раньше в отчаянии принял решение никогда больше не раскрывать своих чувств перед другими, после того как Уилл был потрясен до ужаса, до отвращения.
Однако Виктория имела в виду не смятение, негодование и отчаяние. Он вспомнил свое детство, дни, проведенные в затененных комнатах, где за толстыми бархатными занавесями был целый мир света, который он мог видеть лишь изредка, когда наставники и няньки стояли к нему спиной. Он вспомнил, как украдкой впивался взглядом в синее небо и изумрудные лужайки, а на следующий день страдал от лихорадки и боли. Как служанки в детской клохтали над ним, удивляясь, что он умудрился обжечься. Как мог бы он объяснить, что лужайки и парк словно взывали к какой-то задыхающейся части его сердца? Как мог бы он сказать им, что поменялся бы местами с придурковатым сыном садовника, лишь бы иметь возможность бегать босиком, с непокрытой
