— О Керуик, на какие страдания ты обрек себя из-за меня!
С ужасающей ясностью припомнив предостережение Вулфгара, Эйслинн молча смотрела на дело рук норманна, теряя рассудок от горечи и страха.
Подошел все еще всхлипывающий Хэм с травами и водой. Теперь, остриженный наголо, он казался совсем мальчиком. Слуга упал на колени перед Эйслинн и отдал ей свою ношу, печально глядя на исполосованную, покрытую засохшей кровью спину Керуика. Эйслинн стала размешивать пахучую мазь, останавливаясь только затем, чтобы откинуть со лба непокорный локон. Случайно посмотрев на Хэма, она удивилась его скорбному виду. Мальчик заметил ее взгляд и уныло повесил голову.
— Лорд Керуик был всегда добр ко мне, госпожа, а они заставили меня наблюдать это. Я ничем не мог помочь ему.
Эйслинн принялась обильно смазывать искалеченную спину Керуика.
— Ни один человек, в жилах которого течет английская кровь, не посмел броситься на его защиту.
Норманны таким способом хотели остеречь всех нас. Жестокие, они скоры на расправу. Они не задумываясь прикончат любого, кто в следующий раз попробует напасть на них.
Лицо молодого человека на мгновение исказила гримаса ненависти.
— Все равно, двое заплатят жизнью. Тот, кто убил вашего отца, и Вулфгар, обесчестивший вас и сотворивший такое с лордом Керуиком.
— Не поддавайся безумию, — посоветовала Эйслинн.
— Месть сладка, госпожа.
— Нет! Не смей думать об этом! — в ужасе охнула Эйслинн. — Мой отец погиб как герой и отправил в ад не одного врага. О нем долго будут слагать песни. А что касается порки, по-твоему, лучше, если бы Керуик поплатился головой за свою глупость? Это не Вулфгар опозорил меня, а тот, другой. За такое стоит мстить! Но выслушай меня, Хэм. Я клянусь, что смою бесчестье норманнской кровью. — Девушка пожала плечами и рассудительно добавила: — Мы потерпели поражение в честном бою и должны пока затаиться. Не стоит горевать о вчерашних потерях, нужно думать о завтрашних победах. А теперь ступай, Хэм, и постарайся не навлечь того же наказания на свою голову!
Мальчик хотел что-то сказать, но, смирившись перед ее мудростью, вышел из зала. Эйслинн снова склонилась над больным и увидела, что голубые глаза Керуика открыты.
— Вот как?! Затаиться? Но я хотел спасти твою честь!
Он попытался привстать, но, поморщившись от боли, вновь рухнул на пол.
Эйслинн, потрясенная горькими упреками, не находила слов в свое оправдание.
— Странные у тебя способы мщения! Ты с радостью бежишь в его спальню и, несомненно, стараешься прикончить врага, извиваясь под ним в порыве страсти. Дьявол! Дьявол! — простонал он. — Неужели твои клятвы ничего не значат?! Ты моя! Моя нареченная!
Он снова пошевелился, но с криком обмяк.
— О Керуик, — мягко начала Эйслинн, — выслушай меня. И лежи спокойно. — Она слегка нажала ему на плечи, заставляя подчиниться. — Снадобье облегчит боль, и рубцы заживут, но боюсь, никакое лекарство не излечит раны, нанесенной мне твоим языком. Меня взяли насильно, против воли. Смири свой гнев. Норманны хорошо вооружены и многочисленны, а ты всего-навсего безоружный и беспомощный слуга. И если не хочешь лечь на плаху, умоляю, не пытайся совершить невозможное. Я не допущу, чтобы тебя терзали из-за попыток спасти то, чего не осталось. Наши люди нуждаются в защитнике, который помог бы им избавиться от чужеземных захватчиков. Прошу тебя, не заставляй меня рыть еще одну могилу подле места последнего упокоения моего отца. Я не могу чтить обеты, нарушенные не мной, и не стану ожидать, что ты возьмешь в жены обесчещенную девушку. И просто выполняю долг, как его понимаю. Уже этим я обязана беднягам, которые стояли за моего отца насмерть. Поэтому не суди меня слишком строго, Керуик, умоляю.
— Я любил тебя! — отчаянно всхлипнул юноша, — Почему ты позволяешь себя обнимать другому? Я желал тебя, как может мужчина желать любимую женщину! Ты молила меня не позорить тебя до свадьбы, и я согласился! Теперь же ты избрала норманна своим возлюбленным так же легко, как давнего знакомого! Нужно было овладеть тобой раньше, и тогда бы я смог выбросить тебя из сердца! Но сейчас остается лишь гадать, какое наслаждение ты даришь моему врагу!
— Умоляю тебя о прощении, — тихо пробормотала Эйслинн. — Я не знала, что так сильно ранила тебя.
Керуик зарылся лицом в солому, давясь рыданиями. Эйслинн, съежившись, поднялась и отошла. Она ничем больше не сможет облегчить его страдания. Если Богу будет угодно, время исцелит то, что ей не по силам.
Послышался шум, и Эйслинн увидела Вулфгара, стоявшего на пороге, — ноги расставлены, в руках латные рукавицы, взгляд серых глаз пронизывает ее насквозь. Она покраснела, с ужасом думая, что именно он мог подслушать, но тут же успокоилась: ведь норманн не понимает их языка.
Повернувшись, девушка метнулась вверх по ступенькам, чувствуя, как Вулфгар провожает ее глазами, и облегченно вздохнула, лишь очутившись за закрытой дверью спальни. Зарыдав, Эйслинн бросилась на кровать, словно вся сердечная боль мира стала в этот миг ее собственной. Керуик посчитал ее распутницей, пресмыкающейся перед победителями в надежде и дальше спокойно жить в роскоши.
Эйслинн заплакала еще громче и вцепилась в волчьи шкуры, ненавидя Вулфгара всем своим существом.
«Он считает, что все мы служим лишь для удовлетворения его капризов», — задыхаясь от гнева, думала девушка, но волку многому придется научиться — недаром он не взял ее и никогда не возьмет по крайней мере до тех пор, пока Эйслинн способна одержать над ним верх. Пусть побережется — иначе укрощенным окажется именно он!
Она так глубоко задумалась, что не заметила, как отворилась дверь, и встрепенулась, только услышав голос Вулфгара:
— Кажется, ты решила наполнить реку своими слезами.
Эйслинн повернулась и молниеносно спрыгнула с постели, прожигая его негодующим взглядом. Слезы мгновенно высохли. Девушка собрала в узел растрепавшиеся волосы и уставилась на Вулфгара.
— У меня слишком много бед, лорд Вулфгар, и почему-то все исходят от тебя, — прошипела она. — Мой отец погиб, мать превращена в рабыню, дом разграблен, а честь безжалостно похищена. Неужели ты считаешь, что мне не о чем плакать?
Вулфгар улыбнулся, подвинул стул и уселся, небрежно похлопывая себя по бедрам латными рукавицами.
— Согласен, у тебя немало причин для грусти, поэтому смело лей слезы. Говоря по правде, я удивляюсь твоей выдержке. Не многие женщины повели бы себя так мужественно. Ты с честью выносишь тяготы жизни. И как ни странно, несчастья не состарили тебя.
Он встал и неожиданно оказался так близко, что Эйслинн пришлось приподнять голову, чтобы взглянуть на него.
— Признаться, ведьмочка, ты с каждой минутой становишься все красивее.
Его лицо внезапно стало неумолимо жестким.
— Но даже самая прекрасная девушка должна знать своего хозяина.
Сжав латные рукавицы, он швырнул их к ногам Эйслинн.
— Подними и знай, что, делая это, ты принадлежишь мне. Так же, как эти рукавицы. Ты — моя, и ничья больше! Фиалковые глаза Эйслинн разъяренно сверкнули.
— Я не рабыня, — надменно объявила она, — и не рукавица, которую носят, а потом без сожалений выбрасывают!
Рыжеватые брови чуть поднялись; губы искривились в медленной сардонической ухмылке. Однако глаза оставались холодны, как лед, уничтожающий ее волю.
— Неужели, мадемуазель? Знаешь, что я мог бы сделать прямо сейчас? Покрыть тебя, раздвинуть твои ноги и лечь между ними, насладиться твоими прелестями, а потом уйти, выкинув из головы все мысли о тебе. Ты слишком высоко себя ставишь, но на деле ничуть не лучше рабыни.
— Ошибаешься, господин, — спокойно возразила Эйслинн, пораженная собственной решимостью. — Раб страшится смерти и готов на любые унижения, чтобы остаться в живых. Если же дело дойдет до выбора, я
