Рыцарь и буржуа

и работниками физического труда, получавшими зарплату еженедельно. Еженедельное вознаграждение называлось во Франции salaire, в Англии — wage.

Как об этом уже писали[251], группу служащих в капиталистических странах следовало бы рассматривать более дифференцированно. Ведь положение государственных служащих (например, министерских чиновников или служащих городских общественных учреждений) во многом отлично от положения служащих частных фирм. Государственный служащий мог почти не опасаться увольнения и пользовался социальным обеспечением по старости уже тогда, когда служащий частного предприятия такого права еще не имел. Государственный служащий терял на вооружениях и войнах; служащим частных фирм, обогащавшихся на вооружениях, обычно перепадала частица прибылей их хозяев. Государственные служащие были заинтересованы в высоких налогах. Служащие частных фирм, так же, как и предприниматели, были сторонниками возможно более низких налогов.

Третью крупную группу мелкой буржуазии составляют учителя и преподаватели. Это тоже совокупность наемных работников, подавляющее большинство которых находится в таком же отношении к средствам производства, как и пролетариат. Давно уже было замечено, что профессор, преподавая в университете, работает, собственно говоря, на большой фабрике, где студенческое «сырье» перерабатывается в магистров и докторов, подобно тому как пекарь перерабатывает муку в батоны и булочки. В 1925 г., когда об этом писал Гобло, такая постановка вопроса казалась не лишенной остроумия шуткой. Сегодня, когда мы говорим о «производственных совещаниях» в вузах, об «отсеве студентов» и т.д., перенося в университетскую жизнь схемы и термины из области промышленного или сельскохозяйственного труда, такое сравнение никого бы не удивило. Если кто-то возражает против причисления основной массы учительства к пролетариату, то, вероятно, потому, что его представление о производстве не позволяет отнести к нему преподавательскую работу, или же потому, что он руководствуется какими-то внеэкономическими критериями, имеющими неопределенный характер.

Кроме лавочника, ремесленника, низшего служащего, учителя, в числе представителей профессий, причисляемых более или менее единодушно к мелкой буржуазии, следует назвать военнослужащих низших рангов. Группа военных в буржуазных странах имела собственное лицо. В них воспитывали убеждение в собственной надпартийности, держали их «вне политики» и даже не допускали к участию в выборах. Если лавочник относился к миролюбивым элементам, то военные нередко мечтали о войне, которая превращала их в людей, особенно важных для государства, и открывала возможность стремительной карьеры.

Еще одну группу мелкой буржуазии составляли священники скромных рангов. Как воспитатели, они находились в положении, сходном с положением учителей. В качестве дарителей духовного утешения они могли также считаться лицами, занимающимися услугами, которые составляют весьма многочисленную категорию мелкой буржуазии.

К группам, о которых мы упомянули для иллюстрации неоднородности мелкой буржуазии и которые, как уже говорилось, довольно единодушно причисляются к мелкой буржуазии, следует еще на основании критериев, принятых уже только в марксизме, добавить крестьян, ведущих свое хозяйство в одиночку или при помощи семьи.

Не будем, наконец, забывать и о представителях свободных профессий: врачах, адвокатах, журналистах, художниках. Размышляя об их роли, уже нельзя обойти трудности, связанные с понятием интеллигенции или «трудящейся интеллигенции», к которой их причисляют вместе с представителями некоторых из названных выше профессий. Хорошо известно, как трудно точно определить соотношение этих понятий с понятием мелкой буржуазии. «Никто не решится отрицать, — писал Ленин, — что интеллигенция, как особый слой современных капиталистических обществ, характеризуется, в общем и целом, именно индивидуализмом и неспособностью к дисциплине и организации (ср. хотя бы известные статьи Каутского об интеллигенции); в этом, между прочим, состоит невыгодное отличие этого общественного слоя от пролетариата; в этом заключается одно из объяснений интеллигентской дряблости и неустойчивости, так часто дающей себя чувствовать пролетариату; и это свойство интеллигенции стоит в неразрывной связи с обычными условиями ее жизни, условиями ее заработка, приближающимися в очень и очень многом к условиям мелкобуржуазного существования...»[252]

Итак, согласно Ленину, условия жизни сближают интеллигенцию с мелкой буржуазией. В то же время, как это неоднократно подчеркивалось, интеллигенция обычно служила правящему классу и солидаризировалась с ним в своих интересах. Поэтому для тех, кто объединял людей в классы на основании прежде всего солидарности интересов, естественнее всего было бы сближать интеллигенцию с буржуазией. Разумеется, нельзя забывать, что интеллигенция никогда не была однородной и что она поставляла вождей и революционным движениям. Поэтому любая характеристика, трактующая ее как целое, может оспариваться.

К счастью, работа, которая нам предстоит, не требует разрешения всех этих трудностей; необходимо лишь помнить о них, чтобы правильно распознать, кто именно служил моделью в характеристиках мелкой буржуазии, с которыми мы будем иметь дело, и по отношению к кому эти характеристики неадекватны.

3. Об избранной нами последовательности изложения

К изучению буржуазной морали я обратилась еще в годы оккупации, стремясь — как уже говорилось в предисловии — показать всем, кто по-прежнему верил в единство общепринятой морали, ее классовую неоднородность. Свои исследования я начала тогда с Франклина, и первые варианты настоящего труда открывались главой именно об этом авторе. В дальнейшем, однако, обнаружилось, что я не могу объяснить выбор именно этой фигуры ничем, кроме того, что я неосознанно руководствовалась совершенно определенной, заранее заданной концепцией буржуазной морали. Имея возможность выбора среди множества буржуазных моралистов, в качестве образцового буржуазного идеолога я выбрала именно Франклина — потому, вероятно, что сочла его особенно подходящим в качестве иллюстрации. Но чтобы выбрать в качестве образца буржуазной морали в целом именно Франклина, это целое уже должно было каким-то образом сложиться в моих представлениях. Несомненно, подобным путем шли все те, кто считал Франклина образцом буржуазности.

Осознание этого обстоятельства в свою очередь побудило меня задуматься о том, как могло сложиться подобное представление. Теперь для меня уже бесспорно, что оно сложилось под сильным влиянием критиков буржуазной морали, которые в разных странах и с разных сторон выступили против злополучного мещанина во второй половине XIX - первой четверти XX века. Представление о буржуазной морали как об определенном типологическом целом (в пылу борьбы принимавшее нередко форму карикатуры) приобрело особенно четкие контуры как раз тогда, когда буржуазия отступала по всему фронту.

Коль скоро такова была историческая последовательность событий, мы не видели оснований, чтобы не подчинить ей последовательность нашего изложения. В связи с этим первоначальный порядок расположения глав изменился, и во второй главе, с которой начинается наше исследование как таковое, речь пойдет о критике буржуазной морали. Она заслуживает внимания, поскольку представляет собой немаловажный социальный факт в истории морали.

Буржуазная мораль была атакована с трех сторон сразу: левыми силами — во имя новой, передовой, пролетарской морали; дворянством — как и прежде, во имя давних привилегий, которые оно оправдывало мнимым своим превосходством; наконец, богемой, людьми искусства. Мы понимаем, конечно, что три эти группы — явления разнопорядковые. Две первые выступали с ясно выраженных классовых позиций, тогда как третья не представляла какого-либо определенного класса. Об этом речь пойдет ниже. Пока же предоставим слово фактам — с ними следует ознакомиться прежде всего.

Итак, мы поочередно рассмотрим три эти направления и постараемся извлечь отсюда обобщенный образ буржуазной морали. Представив себе его основные черты, мы сможем задаться вопросом, насколько оправданно связывать их с буржуазией, и если да, то с какой именно.

Прежде чем в следующей главе заняться этим вопросом, следует устранить одно частое недоразумение. Когда я говорю о критике буржуазной морали, мне упорно навязывают Бальзака и удивляются, что его голоса в моем обзоре не слышно. Всем нам памятны изображения в романах Бальзака