Под знаком этой неспособности развивались отношения верхушки буржуазии с командованием армии. С одной стороны, думцы и земцы на всех перекрестках кричали о бездарных генералах, с другой,— силились войти в союз с ними против монархии. Ключевой фигурой, на которую направил свои усилия Гучков, был генерал-адъютант Алексеев. Он вошел в какие-то сношения с гучковцами, но относился к ним в высшей степени осторожно. Вероятно, он не хотел оказаться пешкой в руках пронырливых политиканов. На информации департамента полиции о съездах «Земгора» в 1916 году Алексеев наложил резолюцию: «В различных организациях мы имеем не только сотрудников в ведении войны, но получающие нашими трудами и казенными деньгами внутреннюю спайку силы, преследующие весьма вредные для жизни государства цели. С этим нужно сообразовывать и наши отношения».
Алексеев вынашивал собственные планы. 28 июня 1916 года он подал Николаю II докладную записку с предложением назначить для общеимперского управления диктатора. Звучало соблазнительно, и написали даже проект царского рескрипта о создании Совета Министров «из лиц, пользующихся общественным доверием». Но, по-видимому, Штюрмер поднял на ноги все и вся, и царь отшатнулся перед перспективой учреждения поста «Верховного министра государственной обороны». Инициативу Алексеева надолго запомнили руководители «общественности», ибо генерал не видел для них иной роли, кроме пропагандистского обеспечения коренной перестройки высшего управления страной.
Когда в первые дни после февральской революции встал вопрос о назначении Алексеева Верховным Главнокомандующим, Родзянко писал князю Львову: «Вспомните, что ген. Алексеев являлся постоянным противником мероприятий, которые ему неоднократно предлагались из тыла как неотложные, дайте себе отчет в том, что ген. Алексеев всегда считал, что армия должна командовать над тылом, что армия должна командовать над волей народа и что армия должна как бы возглавить собой и правительство и все его мероприятия .. Не забудьте, что ген. Алексеев настаивал определенно на немедленном введении диктатуры».
В 1916 году Гучков не оставлял попыток связать генералов своими затеями. Его репутация отнюдь не содействовала успеху дела. На заседании Совета Министров в это время, когда зашел разговор о Гучкове,министры сошлись на том, что при «авантюристической натуре и непомерном честолюбии» он способен во главе батальона пойти на Царское Село. Александра Федоровна пылала ненавистью к Гучкову, в письмах к царю она заклинала: «Гучкова не следует пускать на фронт и позволять… говорить с войсками». В другом письме: «Все знают, что Гучков работает против нашей династии». Знал, конечно, и Алексеев.
Изворотливый Гучков решил не мытьем, так катаньем изобразить Алексеева если не соучастником деяний «общественности», то по крайней мере симпатизирующим ей. Еще до войны он отработал технику воздействия на умы — распространение машинописных копий своей переписки с различными важными лицами. В 1915 году он начал широко рассылать тексты речей в Думе без цензурных купюр. В конце лета 1916 года по всем доступным Гучкову каналам разнеслось его громовое письмо Алексееву от 28 августа, составленное таким образом, чтобы читающие могли сделать вывод – оно лишь одно из обширной корреспонденции:
«Ведь в тылу идет полный развал, ведь власть гибнет на корню. Ведь, как ни хорошо теперь на фронте, но гниющий тыл грозит еще раз, как было год тому назад, затянуть и Ваш доблестный фронт и Вашу талантливую стратегию, да и всю страну в то невылазное болото, из которого мы когда-то выкарабкались со смертельной опасностью… А, если Вы подумаете, что вся власть возглавляется г. Штюрмером, у которого (и в армии, и в народе) прочная репутация если не готового предателя, то готового предать, — что в руках этого человека ход дипломатических отношений в настоящем и исход мирных переговоров в будущем, — а, следовательно, и вся наша будущность — то Вы поймете, Михаил Васильевич, какая смертельная тревога за судьбу нашей Родины охватила и общественную мысль, и народные настроения.
Мы в тылу бессильны или почти бессильны бороться с этим злом. Наши способы борьбы обоюдоостры и при повышенном настроении народных масс, особенно рабочих масс, могут послужить первой искрой пожара, размеры которого никто не может ни предвидеть, ни локализовать. Я уже не говорю, что нас ждет после войны — надвигается потоп, — и жалкая, дрянная, слякотная власть готовится встретить этот катаклизм мерами, которыми ограждают себя от проливного дождя: надевают галоши и открывают зонтик.
Можете ли Вы что-либо сделать? Не знаю. Но будьте уверены, что наша отвратительная политика (включая и нашу отвратительную дипломатию) грозит пересечь линии Вашей хорошей стратегии в настоящем и окончательно исказить ее плоды в будущем. История, и в частности наша отечественная, знает тому немало грозных примеров».
Когда в тысячах и тысячах экземпляров письмо Гучкова разлетелось по России, это вызвало величайшую сенсацию — что-то носится в воздухе, командование армии и Военно-промышленные комитеты, видимо, едины в отрицательном отношении к правительству. Царица немедленно переслала Николаю II документ, приписав: «Сурово предупреди старика (Алексеева) в отношении этой переписки, которая рассчитана на то, чтобы потрясти его… Очевидно, что паук Гучков и Поливанов оплетают паутиной Алексеева, нужно открыть ему глаза и освободить его. Ты можешь спасти его».
Алексеев далеко не был столь безгрешным, как полагали в Царском Селе. Когда император спросил его о переписке с Гучковым, он ответил, что не помнит, получал ли он такие письма. Спустя некоторое время Алексеев доложил царю, что, перерыв все ящики своего стола, он не обнаружил никаких писем Гучкова. Все это выглядело в высшей степени странным – Гучков, конечно, неоднократно писал Алексееву, хотя бы в силу служебного положения. Несущественно, получил или нет Алексеев личное письмо от 28 августа, много важнее другое – Гучков не без ловкости припер его к стене. Какие бы ни велись между ними разговоры, теперь Гучков потребовал от Алексеева определить свою позицию. Генерал-адъютанту пришлось лгать в лицо императору, отпираясь от любых связей с Гучковым. Это было слишком для 63- летнего генерала. В середине ноября Алексеев, сославшись на резкое ухудшение здоровья, уехал в длительный отпуск в Крым, где его и застала февральская революция.
К осени 1916 года кадеты и «прогрессисты» сочли, что тактика «параллельных действий», как называл ее Милюков, недостаточна. До тех пор они высказывались за то, чтобы сохранять к правительству «положение спутников, посаженных в одно и то же купе, но избегающих знакомства друг с другом». Это означало, что те, кто причислял себя к Прогрессивному блоку, не требуя отставки правительства Штюрмера, стремились проводить в Думе законы, намеченные в программе блока. Последовала неизбежная внутренняя грызня, блок заскрипел, а за кулисами шли негласные переговоры — кого включить в состав будущего правительства.
Еще 6 апреля 1916 года на квартире С.Н. Прокоповича и Е.Д. Кусковой было проведено тайное совещание представителей кадетов, октябристов и «левых партий» — меньшевиков и эсеров. С изменениями (Родзянко заменен Львовым и выведены трое «либеральных» царских министров) был воспроизведен список, опубликованный в органе Рябушинского в августе 1915 года. Планировалось правительство, поголовно состоявшее из кадетов и октябристов, что поддержали меньшевики и эсеры, сидевшие на сборище. «Ср. и сд. намечали «буржуазное министерство»!» — изумлялся Милюков. Еще больше удивило его, что в правительство планировалось ввести Терещенко. На взгляд профессиональных политиков обходительный молодой человек, театрал и меломан, никак не соответствовал намеченному для него министерству финансов. Но «кающийся капиталист» Терещенко после февраля 1917 г. стал министром…
Кабинет, определенный на совещании 6 апреля 1916 года за чаем у супругов Прокоповича и Кусковой, встал у власти после февральской революции, только пополненный от фракции трудовиков Керенским и меньшевиком Чхеидзе (отказался от министерского поста). Что же объединяло этих людей, принадлежавших к разным партиям? Высокомерный Милюков не разглядел и не понял, что перед ним были руководители масонской организации. Они собрали это совещание и наметили кандидатуры почти поголовно из своей среды. По этой линии шло поразившее Милюкова сотрудничество представителей меньшевиков и эсеров (принадлежавших к масонам) с буржуазными деятелями, которых они публично поносили, но втайне обнимали как «братьев».
Правительство было намечено, дело оставалось за малым –поставить его у власти. А для этого необходимо для начала свалить Штюрмера, дальше видно будет. Милюкову, не посвященному в масонские тайны, выпала роль застрельщика новой вспышки кампании против режима.
Он дал не «штормовой сигнал» к революции (как рвали на себе волосы белоэмигранты в
