протекция в виде рекомендательно-просительных писем от
лиц самого высокого положения в мире бюрократии в по происхождению. Борьба с этим злом велась, но необходимо признать, преимущественно безуспешно. Протекция – одна из коренных язв уклада нашей русской жизни, бороться с которой можно только дружными усилиями самого общества. И в горячке дней мобилизации было не до этого».
Невидимые миру слезы мобилизационного отдела, а в численном выражении тысячи среди миллионов, уходивших на войну. Царские военачальники не испытывали и тени сомнения в том, что в их руках пластический человеческий материал, обладавший сказочными свойствами выправлять их просчеты и промахи, даже самые грубые. Простая мысль о том, что бесчисленные ряды армии состояли из несравненных русских людей, каждый из которых нес в себе мир неповторимых чувств, желаний и надежд, не осенила окостеневшие в чиновничьей рутине умы.
Потребовался Год 1917, чтобы описанная точка зрения была признана несостоятельной. Тот же Милюков в глубокой старости – в годы второй мировой войны, обратившись к истории первой, высмеял миф о «вековой тишине», как представлялось в 1914 году, царившей в России. «Конечно, русский солдат, –писал он, – со времен Суворова показал свою стойкость, свое мужество и самоотверженность на фронте. Но он же, дезертировав с фронта в деревню, проявил с неменьшей энергией свою «исконную преданность» земле, расчистив эту свою землю от русских лэндлордов… Когда-то русский сатирик Салтыков отчеканил казенную формулу отношения крестьянина к тяготевшим над ним налогам: «йон достанет». Йон не «достал», также, как «йон» и не мог на фронте пополнить своим телом пустоту сухомлиновских арсеналов. «Вековая тишина» таила в себе нерастраченные силы и ждала, по предсказанию Жозефа де-Местра, своего «Пугачева из русского университета».
Это показал опыт двух русских революций 1917 года.
Но в 1914 году власть и собственность имущие России тешили себя иллюзиями о единстве народа и царя. Правителей в Петрограде впечатлял неоспоримый факт – 96% подлежавших призыву явились к воинским начальникам. Это было просто поразительно – при скверно поставленном воинском учете предполагалось, что разница между довоенными расчетами и фактической явкой может достигнуть 10%.
На войну шел именно русский народ, ибо от воинской повинности были освобождены, по терминологии тогдашних законов, инородческое население Астраханской губернии, Тургайской, Уральской, Акмолинской, Семипалатинской, Семиреченской областей Сибири, самоеды Архангельской губернии, население Финляндии. По особому облегченному положению привлекались к воинской службе некоторые из горских племен Северного Кавказа. На долю всей азиатской России пришлось не более 8% потерь –в той войне. В подавляющем большинстве те же русские – сибиряки или заброшенные в далекие края шквалом реформы. Война с беспощадным и страшным врагом – Германией собрала обильную жертву смерти среди нас, русских.
Русская военная мысль в канун 1914: правда и вымысел
Прогрессировавшая гангрена самодержавия, углублявшая с каждым годом пропасть между режимом и народом, породила. привычку критиковать российские порядки. У партии революции — большевиков — критика эта была частью действий, имевших в виду свергнуть ненавистный строй. Она носила конструктивный характер, ибо была нацелена на то, чтобы развязать силы России и, обновив страну, поставить ее во главе социально-экономического прогресса в мире. Борясь против самодержавия, российские коммунисты думали о будущем великого русского народа.
Брюзжание в кругах буржуазии, усиленное оплевывание России было бесцельным с точки зрения будущего, ибо дело сводилось лишь к смазыванию слюной дороги к власти Тит Титычам.
Систематически оплевывалось прошлое России, перечеркивалась ее многотрудная и сверкающая история. Так случилось, что почти в канун первой мировой войны прошло празднование 100-летия войны 1812 года. Несомненно самым авторитетным историческим трудом, посвященным разгрому нашествия Наполеона, было, как обозначено на титуле, «юбилейное издание» – «Отечественная война и русское общество. 1812-1912». Намечалось выпустить пять томов, вышло четыре. Прекрасно оформленные, чудо тогдашней полиграфической техники. И оперативности — четыре громадные книги вышли в Издательстве И.Д. Сытина в один 1912 год.
Большой авторский коллектив, среди писавших немало историков и публицистов кадетского толка. Редакционная коллегия – А.К. Дживелегов, С.П. Мельгунов, В.И. Пичета. Как известно, после Великого Октября пути этих троих разошлись –Дживелегов и Пичета работали в советской стране, Мельгунов писал в эмиграции. В вводной статье к изданию предупреждалось:
«Мы знаем, что одновременно с тем, как мы готовили свою книгу, над работами, посвященными Отечественной войне, сидели и другие. Нам известно, что в числе этих работ будут и такие, которые постараются разбудить в читателе низменные шовинистические чувства. Мы не станем на этот путь. Наша цель – дать книгу, объективную в полном смысле слова, такую, которая, воздавая должное русскому и русским, не делала бы из квазипатриотического ликования издевательства над французами и их невольными союзниками – но «великой армией». И те и другое слишком дорогой ценой заплатили за безумство Наполеона. Их мужество, их благородные страдания, их трагическая судьба в 1812 году — плохой предлог для шовинистических излияний. Пусть другое заслуживают свои сомнительные лавры на этом пути. Мы будем удовлетворены, если русское общество признает, что книга добросовестно старалась нарисовать верную картину Отечественной войны, поставленной в правильные исторические рамки».
За давностью лет трудно воссоздать реакцию «общества» на издание. В любом случае хитроумные сочинители монументального труда семантическими уловками определенно исключали из понятия общества хотя бы офицерский корпус русской армии. Авторы молились другим святыням. К чему бы иначе рас суждения об армии Наполеона: «В этой большой военной семье, естественно, выработалось безграничное уважение к своему собственному достоинству, к чести своего полка, к чести самой армии» (т. 3, с. 54). Это об армии, несшей смерть и разрушение народам Европы, оставившей страшные опустошения в России во время бесславного похода на Москву! А высшая похвала русским военачальникам, сокрушившим Наполеона,—«даровитые вожди… (которые) без сомнения могли быть поставлены наравне с лучшими генералами наполеоновской армии» (т. 3, с. 86).
Но почему вторжение Наполеона в Россию потерпело страшный крах? Ответ: «В научной литературе все еще горячо дебатируется вопрос о причинах гибели французской армии — природные ли условия или победы русских сыграли тут главную роль? При ближайшем рассмотрении этот вопрос отпадает — по– беды русских потому и были так легки, что французы с трудом могли драться, подавленные теми условиями, в которые они были поставлены… Французская армия была деморализована, и к гибели ее вели в равной степени природа — суровой зимой и дурными дорогами, и свое начальство — неподготовленностью, растерянностью. Русским войскам оставалось только довершать начатое разложение армии» (т. 4, с. 205, 207). И это писали и печатали в 1912 году, когда на западных границах сгущались тучи неслыханной тогда в истории войны.
Год 1812 вошел в историю подвигом русского народа, поднявшимся на защиту Родины. Русские люди сокрушали врага и в ходе «народной войны». И по этому поводу авторам нашлось что сказать: «Но какое же может быть отечество у раба? А русский крестьянин очень часто тогда стоял ниже раба, был вещью. И подвинуть его на защиту именно отечества было вовсе не так легко… Русский человек защищал в 1812 году не свои политические права. Он воевал для того, чтобы истребить хищных зверей, пришедших пожрать его овец и кур, опустошить его поля и житницы» (т. 4, с. 229). Демагогический вздор, злоумышленное попрание элементарных принципов историзма. Как будто непонятно, что без уничтожения внешней угрозы невозможна борьба за социальное освобождение.
Так жирными мазками рисовалась извращенная картина нашего прошлого, особенно всего, что было связано с военной мощью. В то же время, живя на вулкане революции, российские буржуа с тоской взирали за кордон, находя тамошние страны, не имевшие непосредственно такой перспективы, невыразимо прекрасными. Отсюда разговоры о, скажем, высоком развитии военно-теоретической мысли на Западе —
