дипломатических отношений с Виши, я никогда не переставал ощущать единства с Францией. Первейшим нашим долгом было оказать лояльную поддержку генералу де Голлю, сохранявшему мужественную твердость. 7 августа я подписал с ним военное соглашение, касавшееся практических нужд. Английские радиопередачи доносили до Франции и всего мира его волнующие выступления. Смертный приговор, вынесенный ему правительством Петэна, прославил его имя. Мы делали все от нас зависящее, чтобы помочь ему и расширить возглавляемое им движение.
В то же время необходимо было поддерживать контакт не только с Францией, но даже с Виши. Поэтому я всегда старался извлечь из этого наибольшую пользу. Я был очень рад, когда в конце года Соединенные Штаты направили в Виши в качестве посла такого влиятельного и сильного человека, как адмирал Леги, который был столь близок к президенту. Я неоднократно поощрял Маккензи Кинга держать в Виши своего представителя, способного и образованного Дюпюи. Это, по крайней мере, было окно во двор, куда мы не имели иного доступа.
25 июля я направил министру иностранных дел памятную записку, в которой писал:
Наша последовательная политика состояла в том, чтобы заставить правительство Виши и его членов осознать, что в отношении нас никогда не поздно исправить положение. Что бы ни случилось в прошлом, Франция была нашим товарищем по несчастью, и ничто, кроме настоящей войны между нами, не должно было помешать ей разделить с нами победу.
Такая позиция была жестокой по отношению к де Голлю, который рисковал всем, но не ронял знамени, хотя горстка его сторонников за пределами Франции никогда не могла претендовать на то, чтобы быть реальной заменой существующему французскому правительству. Тем не менее мы делали все возможное, чтобы усилить его влияние, авторитет и власть. Он со своей стороны, естественно, возражал против каких бы то ни было связей между нами и Виши и считал, что мы должны сохранять по отношению к нему исключительную лояльность. Он полагал также, что с точки зрения его престижа в глазах французского народа важно, чтобы он держал себя гордо и надменно по отношению к коварному Альбиону, хотя он и был эмигрантом, зависевшим от нашей защиты и жившим в нашей среде. Ему приходилось быть грубым с англичанами, чтобы доказать французам, что он не является английской марионеткой. Он, несомненно, проводил эту политику с большой настойчивостью. Однажды он даже объяснил мне этот прием, и я хорошо понял исключительные трудности стоявшей перед ним проблемы. Я всегда восхищался его огромной силой.
21 октября я выступил по радио с обращением к французскому народу. Подготавливал я это краткое выступление с большим старанием, так как должен был произнести его на французском языке.
Нет сомнения в том, что этот призыв дошел до сердца миллионов французов; и по сей день мне напоминают о нем мужчины и женщины различных классов Франции, которые всегда относились ко мне с величайшей благожелательностью, несмотря на те суровые дела, которые мне приходилось совершать — иногда по отношению к ним — во имя нашего общего спасения.
И действительно, приходилось настаивать на существенных моментах. Мы не могли ослабить блокаду Европы, и особенно Франции, пока там господствовал Гитлер. Хотя время от времени, идя навстречу пожеланиям Америки, мы пропускали в неоккупированную Францию некоторые суда определенной категории с медикаментами, тем не менее мы, не колеблясь, останавливали и обыскивали все остальные суда, направлявшиеся во французские порты или выходившие из них. Что бы ни сделало Виши, на благо или во вред, мы не покидали де Голля и не мешали расширению сферы его влияния в колониях. И прежде всего мы не допустили бы, чтобы какая-нибудь часть французского флота, находившаяся в бездействии в портах Французской империи, вернулась бы во Францию.
Когда осень сменилась зимой, меня стало беспокоить опасение, что два крупных французских линкора попытаются вернуться в Тулон, где они могли быть достроены. Дипломатический представитель президента Рузвельта адмирал Леги установил тесные взаимоотношения с маршалом Петэном. Поэтому я обратился к Рузвельту.
В результате президент направил весьма жесткое личное послание правительству Петэна по поводу тулонского флота.
«Тот факт, — писал он, — что правительство является военнопленным другой державы, не оправдывает того, что этот военнопленный служит своему победителю в операциях против своего бывшего союзника».
Он напоминал маршалу о полученных им торжественных заверениях в том, что французский флот не капитулирует. Если бы французское правительство вознамерилось разрешить немцам использовать французский флот для враждебных действий против английского флота, то такая акция представляла бы вопиющее и нарочитое вероломство по отношению к правительству Соединенных Штатов. Всякое соглашение такого рода, безусловно, подорвало бы традиционную дружбу между французским и американским народами. Оно пробудило бы волну жгучего негодования по отношению к Франции среди американского общественного мнения и навсегда положило бы конец всякой американской помощи французскому народу. Если Франция будет проводить такую политику, Соединенные Штаты не смогут в должное время приложить усилия, чтобы добиться сохранения за Францией ее заморских владений.
