Вторая мировая война. (Часть I, тома 1-2)

форме — это всегда апологетика силы и насилия. Черчилль, обобщая откровения Гитлера, выделяет намерения последнего:

«В целях своего расширения Германия должна обращать свои взоры к России и в особенности к Прибалтийским государствам. Никакой союз с Россией недопустим. Вести войну с Россией против Запада было бы преступно, ибо целью Советов является торжество международного иудаизма».

У Черчилля достало прозорливости, не в пример некоторым его коллегам, отклонить приглашения встретиться с Гитлером. Британский политический деятель понимал, что именно этот человек более других способен зажечь факел европейской и мировой войны. Непримиримое поведение Черчилля по отношению к нацизму заслуживает уважения.

Советского читателя, несомненно, будут интересовать страницы, посвященные отношениям с СССР, оценкой его политики. Анализ дипломатии Москвы Черчилль, в частности, осуществляет под заголовком «Советская загадка». Описывая августовские советско-англо-французские переговоры 1939 года в Москве, автор пишет, что они провалились «из-за отказа Польши и Румынии пропустить русские войска». Позиция Польши была такова, пишет Черчилль: «С немцами мы рискуем потерять свободу, а с русскими — нашу душу». Автор «Второй мировой войны» тем не менее глухо говорит, что истинная причина кроется в нежелании Лондона и Парижа пойти на серьезные соглашения. Ответственность Сталина также велика. Думаю, именно тогда был упущен последний исторический шанс; в оставшееся время до 1 сентября 1939 года и 22 июня 1941 года уже, видимо, нельзя было кардинальным образом изменить стратегические решения Берлина.

Черчилль, конечно, не мог знать, что 4 августа советское руководство одобрило Инструкцию советской делегации на переговорах с военными миссиями западных демократий. Документ назывался «Соображения к переговорам с Англией и Францией». В «Соображениях…» рассматривалось пять вариантов, «когда возможно выступление наших сил». Причем Германия в документе именовалась «Главным агрессором». Позднее Черчилль вспоминал: Сталин в августе 1942 года говорил ему, что тогда, в тридцать девятом, ему сказали, что Франция в случае войны с Германией выставит около сотни дивизий. Сталин спросил, а сколько дивизий пошлет Англия? Ему ответили: две и еще две позднее. А мы, сказал советский диктатор, готовы выставить против Германии свыше трехсот дивизий.

«Нужно признать, — пишет Черчилль, — что это была действительно твердая почва…»

Если бы трое объединились, продолжает автор, и «сломали Гитлеру шею, или что-нибудь в этом роде — история могла бы пойти по другому пути». Черчилль делает вывод, который сегодня кое-кому кажется еретическим, что «нужно не только согласиться на полное сотрудничество России, но и включить в союз три Прибалтийских государства — Литву, Латвию и Эстонию. Этим трем государствам с воинственными народами, которые располагают совместно армиями, насчитывающими, вероятно, двадцать дивизий мужественных солдат, абсолютно необходима дружественная Россия…» Договор был подписан, но… не между СССР, Англией и Францией. В историю он вошел как пакт Молотова — Риббентропа. Черчилль, комментируя этот шаг, который по сей день вызывает ожесточенные споры, констатирует: «…только тоталитарный деспотизм в обеих странах мог решиться на такой одиозный противоестественный акт». Здесь же автор книги проницательно замечает о исторической хрупкости этого противоестественного соглашения:

«Невозможно сказать, кому он внушал большее отвращение — Гитлеру или Сталину. Оба сознавали, что это могло быть только временной мерой, продиктованной обстоятельствами. Антагонизм между двумя империями и системами был смертельным…»

Однозначно осуждая советско-германский пакт, Черчилль между тем обронил слова, говоря о советских руководителях:

«Если их политика и была холодно расчетливой, то она была также в тот момент в высокой степени реалистичной».

Позже он с горечью, но не без рационального смысла скажет по этому поводу:

«Советская Россия, которая жестоко обманулась, считая нас никчемными в начале войны, и купила у Германии мимолетную безопасность и долю в добыче, также стала значительно сильнее и обеспечила себе выдвинутые вперед позиции для обороны страны».

Сегодня, через десятилетия после того, как произошли те драматические события, читая написанные Черчиллем строки, видишь: все лидеры крупных европейских государств говорили в то время на одном циничном языке — языке недоверия, коварства и силы. Каждая из сторон считала, что собственной безопасности можно добиться путем уменьшения безопасности другой стороны. Теперь мы знаем, что в конечном счете в проигрыше оказались все стороны.

Одна из книг серии воспоминаний Черчилля названа «Одиночество». Автор смог подняться до больших высот понимания трагедии политического одиночества, когда какое-то время Англия, после падения Франции, один на один противостояла Германии. Черчилль продиктует своим секретарям:

«В одиночестве, но при поддержке всего самого великодушного, что есть в человечестве, мы дали отпор тирану на вершине его триумфа».

Английский остров оказался для Гитлера неприступным, недосягаемым. Думаю, что, диктуя свои мысли об этом, пожалуй, самом тяжелом времени для Англии, Черчилль мог понять весь трагизм робинзонады Даниэля Дефо. Автор воспоминаний понимает, что, несмотря на исключительность обстоятельств, в которых оказалась Англия, она может выжить прежде всего на мужестве — качестве, которым обладал сам Черчилль.

Конечно, с вершины сегодняшних дней пакт о ненападении выглядит глубоко ущербным; с точки зрения морали, союз с западными демократиями был бы неизмеримо привлекательнее и исторически оправданнее. Но и Англия и Франция оказались не готовыми к такому союзу, а Сталин не проявил терпения и мудрости. Но с позиций государственных интересов и реального расклада сил у СССР в тот момент удовлетворительного выбора не было. Отказ от каких-либо шагов едва ли остановил бы Германию. Вермахт и страна в целом были доведены до такой степени готовности, что нападение на Польшу было предопределено. Помощь Польше затруднялась не только позицией Варшавы, но и неготовностью СССР к войне. Отказ от пакта мог привести к созданию более широкого антисоветского альянса, в результате которого была бы поставлена на карту судьба самого Советского Союза.

После падения Польши Черчилль увидел, как он выразился, не только «великолепный образец современного блицкрига» вермахта, но и то обстоятельство, что на Востоке возник новый фронт — фронт противостояния Германии и Советского Союза. Сейчас СССР «граничит с Германией, и последняя совершенно лишена возможности обнажить Восточный фронт… Поэтому Восточный фронт потенциально существует».

В своей летописи истоков и начала второй мировой войны Черчилль показал себя не только как глубокий аналитик, но и талантливый историк. Полотно описываемых им событий огромно: от безрассудства победителей в первой мировой войне до величайших битв второй всемирной схватки. Автор находит сказать нечто свое по вопросам, о которых написано множество книг: война в Испании, мюнхенский сговор, падение Испании, битва за Францию, операция «Морской лев», Молотов в Берлине, план «Барбаросса»… Это взгляд на события не профессионального историка, а человека, который был среди тех, кто особенно активно делал эту историю, влиял на многие ее процессы.

На советского читателя несомненно произведет впечатление документальная обоснованность воспоминаний английского лидера. Хотя самой манерой и методом письма Черчилль поставил себя в центр происходящих событий, а часто, по существу, представляет себя как решающую силу, что, конечно, является преувеличением, нельзя не отдать должного широте охвата взора мемуариста. Даже когда автор книги к кому-либо несправедлив, он не пытается убедить читателя, что его точка зрения является единственно верной. Черчилль не любит полутонов. Как и большинство политических деятелей такого масштаба, он часто категоричен, однозначен, определенен. Для его мировоззрения характерно бинарное видение человеческого бытия: есть добро и зло, существуют христианские добродетели и атеистические ереси. Он не скрывает своего взгляда на особую роль выдающейся личности, которая способна менять вектор исторического развития. Мудрость государственных деятелей, злой гений Гитлера, ничтожество тех или иных руководителей, по мнению Черчилля, лишь оттеняют безликость человеческой массы. Как Томас Карлейль, знаменитый английский философ и историк XIX века, Черчилль, похоже, считал, что герои в