часа и, должно быть, явилась чрезвычайно приятной для них обоих. Во второй половине дня он нанес визит президенту, и, к моему облегчению, встреча прошла неожиданно гладко. Президента привлек «одухотворенный взгляд» де Голля; но почти ничего нельзя было сделать, чтобы побудить их достигнуть согласия.
На страницах этой книги приводятся различные резкие заявления по поводу генерала де Голля, вызванные событиями момента, и я, конечно, сталкивался с непрерывными трудностями и имел с ним много резких споров. Однако решающим в наших отношениях был один момент. Я не мог считать, что он представляет полоненную и повергнутую Францию или Францию, которая имела право сама свободно решать свою судьбу. Я знал, что он не является другом Англии. Но я всегда признавал в нем дух и идею, которые на всем протяжении истории будут сопутствовать понятию «Франция». Я понимал его заносчивое поведение и восхищался им, хотя оно меня возмущало. Таков он был — эмигрант, покинувший свою страну, где над ним тяготел смертный приговор, человек, целиком зависевший от доброй воли английского правительства, а теперь также и Соединенных Штатов. Немцы завоевали его страну. Он не имел прочной опоры нигде. Тем не менее он игнорировал всех. Всегда, даже когда он вел себя наихудшим образом, казалось, что он олицетворяет Францию — великую нацию с ее гордостью, авторитетом и честолюбием.
Я представил новый доклад военному кабинету.
Премьер-министр — заместителю премьер-министра и военному кабинету
20 января 1943 года
«1. Адмирал „Q“ (президент) и я созвали сегодня во второй половине дня пленарное совещание, на котором объединенный англо-американский штаб доложил о ходе дел. Это было весьма успешное совещание. После пятидневных переговоров и очевидных разногласий объединенный штаб теперь, по-моему, в основном единодушен в отношении ведения войны в 1943 году. Была достигнута договоренность относительно того, что безопасность морских коммуникаций должна быть в первую очередь обеспечена нашими совместными усилиями, и вновь подтвержден принцип, что мы должны сосредоточиться сперва на нанесении поражения Германии. Полная подготовка к занятию Сицилии должна начаться немедленно, с тем чтобы как можно раньше осуществить эти операции. В Англии операция „Болеро“ должна развиваться настолько быстро, насколько это позволяют наши обязательства, с тем чтобы операция „Следжхэммер“ в той или иной форме была проведена в этом году или же чтобы мы могли вступить на континент всеми имеющимися силами, если появятся определенные признаки краха Германии. На Тихом океане будут продолжаться операции по захвату Рабаула и очищению Новой Гвинеи, для того чтобы сохранить инициативу и сковать Японию. Адмирал „Q“ добавил, что было бы весьма желательно, если бы это было возможно, добиться определенного обязательства — если нужно, секретного — со стороны России, что она присоединится к борьбе против Японии, когда Германия будет выведена из войны.
Мы намереваемся составить заявление об итогах конференции для передачи его в печать в надлежащее время. Я буду рад узнать, каково мнение военного кабинета о включении в это заявление декларации о твердом намерении Соединенных Штатов и Британской империи беспощадно продолжать войну до тех пор, пока мы не добьемся «безоговорочной капитуляции» Германии и Японии. Отсутствие упоминания об Италии должно поощрить прорыв на этом участке. Президент одобрил эту идею, и она послужит стимулом для наших друзей во всех странах...
7. Необходимо будет также по окончании конференции подготовить заявление для передачи его премьер-министру Сталину. Наша идея заключается в том, что в этом заявлении должны быть изложены наши общие намерения, но не должны содержаться никакие обещания».
Хотя применение термина «безоговорочная капитуляция» в свое время широко приветствовалось, в дальнейшем оно было расценено различными авторитетами как одна из серьезнейших ошибок англо-американской военной политики. Уместно будет остановиться на этом. Говорят, что это затянуло борьбу и сделало восстановление в дальнейшем более трудным. Я не считаю, что это так.
30 июня 1943 года в Гилд-Холле[75] я воспользовался предоставленным мне словом и заявил:
«Мы, Объединенные Нации, требуем от нацистской, фашистской и японской тирании безоговорочной капитуляции. Под этим мы подразумеваем, что их воля к сопротивлению должна быть полностью сломлена и что они должны целиком отдать себя на нашу милость и правосудие. Это означает также, что мы должны принять все дальновидные меры, необходимые для того, чтобы не допустить повторения их заговоров и свирепых агрессий, которые могут снова потрясти, разрушить и омрачить мир. Это не означает и никогда не может означать, что мы запятнаем свое победоносное оружие бесчеловечностью или просто жаждой мщения или что мы не собираемся создать такой порядок, при котором все ответвления человеческой семьи смогут надеяться на „жизнь, свободу и стремление к счастью“, как это прекрасно сказано в американской Декларации независимости».
24 декабря 1943 года президент Рузвельт также заявил:
«Объединенные Нации не собираются поработить немецкий народ, Мы хотим, чтобы он получил нормальные возможности мирно развиваться в качестве полезного и уважаемого члена европейской семьи. Но мы, безусловно, подчеркиваем слово „уважаемый“, ибо мы намереваемся освободить его раз и навсегда от нацизма и прусского милитаризма и от фантастического и катастрофического представления, будто он является „расой господ“.
Основной причиной, побуждавшей меня всегда возражать против иного заявления об условиях мира, на чем так часто настаивали, было то, что заявление о фактических условиях, на которых будут настаивать три великих союзника и на которых они будут общественным мнением вынуждены настаивать, было бы гораздо более обескураживающим для всякого движения в пользу мира в Германии, чем расплывчатый термин «безоговорочная капитуляция». Я помню, что было предпринято несколько попыток выработать проект условий мира, которые учитывали бы гнев завоевателей в отношении Германии. Они выглядели так ужасно, будучи изложены на бумаге, и настолько превосходили то, что было сделано в действительности, что их опубликование лишь стимулировало бы сопротивление немцев. Было достаточно зафиксировать их на бумаге, чтобы тут же отказаться от этой идеи.
По этому поводу я представил своим коллегам памятную записку 14 января 1944 года, сразу же после того, как русские разъяснили нам свою позицию в Тегеране.
«Под „безоговорочной капитуляцией“ я подразумеваю то, что немцы не имеют никаких прав на какое-нибудь определенное обращение. Например, по праву они не могли бы претендовать на то, чтобы Атлантическая хартия была распространена на них. С другой стороны, победоносные нации должны считать своим долгом соблюдать обязательства перед человечеством и цивилизацией.
Вопрос заключается в том, должны ли мы пойти дальше в настоящее время. Пожалуй, целесообразно подумать над тем, что практически должно произойти с Германией, прежде чем решить, побудят ли ее к капитуляции более точные заявления.
Во-первых, немцы должны быть полностью разоружены и лишены всякой возможности перевооружиться.
Во-вторых, им должно быть запрещено всякое применение авиации, будь то гражданской или военной, а также обучение летному делу.
В-третьих, большое число лиц, которых обвиняют в совершении зверств, должно быть предано суду в странах, где они совершили преступления.
Премьер Сталин заявил в Тегеране, что он, несомненно, потребует, чтобы по меньшей мере четыре миллиона немцев в течение многих лет работали на восстановлении разрушенного ими в России. Я не сомневаюсь в том, что русские будут настаивать на передаче им большого количества немецкого машинного оборудования, чтобы щедро возместить то, что было уничтожено.
Вполне возможно, что другие державы-победительницы предъявят такие же претензии. Ввиду величайших жестокостей, которым подверглось огромное число французских, итальянских и русских военнопленных и интернированных, такое возмещение, по-видимому, не было бы несправедливым. В- четвертых, английское, американское и русское правительства, насколько мне известно, согласны в том,
