– А по-моему, ты умеешь делать Волну! – сказал балбес-капитан-предатель, шутливо ухмыляясь.
Он совершенно не понимал, что старуха «с приветом».
– Настоящую Волну ему не сделать, – сказала колдунья. – А маленькую, незаметную он сделать может. Такая Волна самая противная. Она понастоящему не убьет, а нервы попортит.
Капитан глупо засмеялся на верхней полке, старуха же без тени улыбки глядела мне под нос.
– Да, бабушка, – смеялся фотограф, – это вы верно сказали. Такая Волна самая противная. Вы хорошо разбираетесь в волнах.
Оторвав от меня свои колдовские очи, старуха глянула на капитана.
– А ты, парень, что-то уж больно развеселился, а ведь едешь и сам не знаешь куда. Не знаешь, куда едешь, не знаешь, что тебя ждет.
– Может, вы нам скажете? – прищурился капитан.
– Сами скоро узнаете! – каркнула старуха, передразнивая капитанский прищур. – Но один из вас домой не вернется.
Я вздрогнул. Все эти глупости, которые толковала колдунья про лысых и усатых, меня особо не взволновали, но когда она стала пророчить гибель одного из членов экспедиции, я рассердился.
– Выйдите отсюда! – сказал я, подымаясь.
– Уехали двое, потом вас будет четверо. А все равно один домой не вернется. Только не знаю кто.
– Выходи, тетка, – сказал я, – а то сейчас Волну сделаю!
– Мало каши ел, – сказала старуха, презрительно подымаясь.
Она хлопнула дверью, и капитан-фотограф спрыгнул с верхней полки.
– Гадалка, что ли? – спросил он, натягивая брюки.
Поезд между тем приближался уже к нашей станции. В окно видно было, что на улице дождь.
Серые железнодорожные ветлы гнулись под порывами ветра.
Мы сошли с поезда и по хлюпающей разваленной тракторами дороге отправились к Сиверскому озеру.
Болтовня старухи, ветер и дождь – это было не слишком удачное начало плаванья, и все же счастье испытывал я. До чего надоел Город с его бесконечным асфальтом, все эти бессмысленные Клары Курбе и милиционеры-художники.
Под дождем на берегу Сиверского озера мы стали собирать «Одуванчик», и я все вспоминал, кто из моих знакомых лысый, а кто усатый.
Усатых набралось немного, лысых и того меньше. Но мой ближайший друг художник Орлов, как ни крути, был все-таки лысоватый.
Глава II. ДОЖДЬ В КОРОВЬЕМ ЗАЛИВЕ
Дождь не переставал. Он то моросил тоскливо, то начинал отчаянно хлестать, то прощально шелестел в кустах, обещая скоро кончиться, но не кончался, а придумывал что-нибудь новое, например падение капель сразу со всех сторон.
Я заметил, что меня дождь старается промочить сильнее, чем капитана.
Профессионалу-фотографу удавалось увернуться, он нашел с дождем общий язык, я же ругал дождь на все корки. Комары летали между каплями дождя и ныли: «Нннннннннн… Опасайтесь лысых и усатых»
И с комарами капитан-фотограф быстро поладил. Изредка только похлопывал он себя по щеке, укоряя комаров этими ласковыми шлепками.
Берега Сиверского озера заросли черным ольшаником, продираться через который к воде было неприятно. Капитан облазил заросли и нашел заливчик, где можно было спустить «Одуванчик» на воду. Берег здесь был истоптан коровами – тысячи копыт отпечатались в черной и жидкой грязи.
И дно у берега оказалось топким, вязким, илистым. Пока мы спускали лодку, со дна поднялась такая муть, что трудно было разобрать, где вода, где берег. Все вокруг и даже небо над озером казалось беспросветной коровьей жижей.
Я торопился отплыть скорее. Я знал, что, как только мы поплывем, сразу начнется новая жизнь и где-то там, впереди, за дальним берегом, там и комаров меньше, и дождь уже перестал.
Огорчали рюкзаки. Продуктов мы взяли немного, рассчитывая на уху, а все же рюкзаки получились огромными. Они были похожи на двух зеленых свиней с карманами. Рюкзаки сильно подпортили внешний вид «Одуванчика».
Стремительная лодка походила теперь на ласточку, к которой приделали верблюжьи горбы.
– Балласт, – говорил капитан, пиная рюкзаки кулаками. – Загружай ими корму. Лодка будет устойчивей.
Я послушно перетаскивал рюкзаки с места на место, а капитан разводил руками, повторяя одно слово: – Балласт.
Как-то незаметно он и вправду взял в руки капитанскую власть. Он командовал, а я перекладывал.
Из пелены дождя на берег вышла корова. Она остановилась в двух шагах от лодки и стала разглядывать нас.
– Куда? – закричал капитан, пугая корову удочкой.
Не разевая своей мокрой и жующей бегемотской пасти, корова заревела:
– «Мммммммммммммммммммммммммммммммм…»
– «Нннннннннннннннннннннннннннннннннн…» – поддержали комары.
– Садись же скорей! – кричал я капитану, который все мыкался по берегу.
Подымая со дна волны мути, капитан взобрался в лодку. «Одуванчик» шатался и приседал под невиданным грузом. – Руби концы! – скомандовал капитан, и я взял весло. За первой коровой на берег вышла вторая, а за нею и все стадо. Обмахивая нас хвостами, коровы одна за другой входили в воду, и скоро весь залив был заполнен коровами. Капитан пугал их удочкой, но тупо глядели они на фотографа- профессионала и всасывали озеро, утоляя свою непомерную коровью жажду.
Я оттолкнулся веслом от берега, и «Одуванчик» отправился наконец в плаванье… Увидев нас плывущими, какая-то комолая чернушка замычала, другая подхватила, и вот уже все стадо ревело в нашу честь, и под этот рев, лавируя между крупными рогатыми скалами, мы выплыли из Коровьего залива на Большую Воду.
Неуютно оказалось на Большой Воде. Здесь бродили холодные волны.
Серый северный ветер заворачивал нос «Одуванчика», а дождь хлестал сильней и казался мокрее.
Нос лодки зарывался в воду, и я орудовал веслом пугливо, неуверенно. Казалось, достаточно одного неудачного гребка, и лодка пойдет ко дну.
– Мы перегружены, – сообщил с носа фотокапитан. – Надо бы высадить кого-нибудь на берег. «Одуванчику» будет легче.
– Кого это – кого-нибудь?
– Ну, кого-нибудь из нас. Или меня, или тебя.
– Как это – высадить меня?
– Ты меня не понял. Я сказал: высадить временно. Понимаешь? Временно, пока не уляжется волна. А потом снова всадить. Один пока бы вел лодку, а другой по берегу прошелся. Понимаешь?
– Понимаю. Только хоть тебя и избрали капитаном, ты особенно руками не махай. Высаживайся на берег сам. Понимаешь?
Капитан не ответил, и вопрос этот угас. Впрочем, и до берегов-то было уже далеко. Хоть и греб я
