плохо, а мы уже плыли по самой середине озера. Коровий залив остался позади, а Москва со всеми своими Кларами и милиционерами-художниками еще дальше.
Перегруженные и робкие, мы были одни среди серых волн и каждую секунду могли остаться здесь навеки.
«Одуванчик» понял, что мы перепугались, и старался как мог. Он перепрыгивал с волны на волну, уворачивался от самых опасных. Он был терпелив и покорен, как Конек-Горбунок.
Заметив эту ловкость и терпение лодки, я поуспокоился, заработал веслом веселей. Вначале я думал, что это я ударами весла двигаю лодку. Но «Одуванчик» сам летел вперед, а я должен был только поддавать жару веслом, веселить свою лодку и аплодировать ей.
Вот волна набегала на нас, вырастала перед носом, но «Одуванчик» легко взлетал на ее вершину, а я хлопал волну веслом по спине – «Катись дальше!».
Тут являлась новая волна, сердитая и седая. Она грубо наваливалась, но «Одуванчик» увертывался, и я хлопал волну по спине – «Катись дальше!».
Скоро мы приблизились к другому берегу. Не было видно на нем ни дома, ни души, только одинокие столбы чернели на посветлевшем небе.
Здесь и вправду дождик уже перестал. Откуда-то из-за пригорка на берег вышла лошадь. Верхом на ней сидел человек, слишком уж толстый для верховой езды. Около столба лошадь остановилась, и всадник вдруг на глазах раздвоился, превратился в двух человек – большого и маленького. Маленький побежал по берегу к лесу, а большой крикнул:
– Эй на катере! Спичек нету?
– Разве ж это катер? – сказал я, подгребая к берегу. – Это лодка, самая легкая в мире. Назвал бы еще баржей.
Мы вылезли на берег. Всадник сидел на травке, а лошадь привязана была к столбу. На боку у лошади висела табличка, на которой нарисован был череп, пронзенный молнией. Вокруг черепа вилась надпись: «Не влезай – убьет!»
Глава III. ЧЕРЕП, РАЗБИТЫЙ МОЛНИЕЙ
Привязав нос «Одуванчика» к раките, я вылез на берег и хотел было присесть рядом со всадником, как он сказал:
– Трава сырая. На вот, подстели.
Из черной хозяйственной сумки он вытянул табличку с черепом и надписью «Не влезай – убьет!» и протянул мне. Потом достал еще одну, отдал капитану. Сам он, по-видимому, тоже сидел на табличке «Не влезай – убьет!».
Мы уселись на черепа, и всадник протянул мне свою твердую, как лодочное весло, руку.
– Натолий, – сказал он.
Почтительно пожавши весло, мы познакомились, закурили. Натолий внимательно разглядывал нас.
– Веслаетесь? – спросил он, начиная разговор…
– Веслаемся, – согласился я. – Веслами гребем…
– А я обколачиваю, – сказал Натолий. – Да вот погода сегодня…
Мы с капитаном дружно кивнули, соглашаясь, что погода – никуда, и я невольно подумал, что странная собралась на берегу компания – двое веслаются, один обколачивает.
– А что вы обколачиваете? – спросил капитан.
– Столбы, чего же еще. Вон табличками с черепушкой. – И Натолий кивнул на то, на чем мы сидели.
– Это специальность у вас такая, обколачивать?
– Специальность у нас монтер. Вначале столбы ставим, потом линию тянем, а уж в конце обколачиваем. Не вылезай, мол на столб, а то током дернет.
– Неужели на каждый столб табличка? – спросил капитан.
– Через раз, – пояснил Натолий. – На первом столбу он прочтет – на второй уже не полезет. Ну а пока до третьего дойдет, может и позабыть, что написано. Возьмет да и полезет на столб. Так что на третьем опять приколачиваем.
– Да неужели есть такие люди, которые на столбы лазят? – наивно спросил капитан.
– Бывают.
– Да чего ему там делать-то, на столбе?
– А ничего, – сказал Натолий. – Залезет и сидит.
Капитан искоса глянул на столбы, стоящие вдоль берега, – не сидит ли кто? Но пусто было на столбах, только на пятом или шестом от нас сидела ворона. Заметив, что мы глядим на нее, ворона неуклюже вспорхнула и полетела над озером.
– Сами-то нездешние, что ли? – спросил Натолий.
– Из Москвы.
– То-то я гляжу – нездешние плывут. Вид у вас, что ли, такой, нездешний?
– Вид, наверно, – согласился я и глянул искоса на капитана. Ничего, абсолютно ничего здешнего не было в его виде. И взгляд какой-то нездешний, и вельветовые неуместные брюки. Да и откуда, скажите на милость, возьмется у здешнего человека такая тупорылая борода?
А сам-то я, наверно, еще более нездешний, чем капитан. А где я, собственно, здешний? В Москве, что ли? Вот уж нет, в Москве я совершенно нездешний, нет-нет, я не москвич, я не тамошний. Приехал сюда – и опять нездешний. Тьфу!
– А с вами кто на лошади ехал? – спросил я. – Здешний или нездешний?
– Со мной? Со мной никто.
– Да как же! Двое слезли с лошади.
– Ах, вон ты чего! – засмеялся всадник-монтер. – Так это здешний. Сын это мой, Пашка. Увязался за мной, а теперь и побежал куда-то.
– Не заблудится?
– По столбам найдет. Я ведь только по столбам езжу.
– А мы на Багровое озеро пробираемся, – сказал капитан.
– Не проплыть, – сказал Натолий и покачал головой.
– Да ведь протока есть. По протоке проберемся.
– Нету протоки, – сказал Натолий-всадник-монтер. – Откуда ей быть?
– Как же нету протоки? – сказал капитан-фотограф, оборачиваясь ко мне. – Говорили же – есть протока.
– Нету, парень, нету протоки, а макарка совсем заросла.
– Какая макарка?
– А какая на озеро ведет.
– А как она выглядит, эта макарка-то?
– А никак не выглядит, – сказал Натолий. – Я ж говорю, заросла.
Разговор запнулся. Печально и растерянно глядел на меня капитан, перевел взгляд на всадника и вздрогнул. Тут, между прочим, и я заметил, что всадник наш усат. Насчет же лысины пока было неизвестно, мешала монтерская кепочка.
– А где она, эта макарка, которая к Багровому озеру вела? – спросил капитан.
– Там, где мост Коровий, – ответил Натолий. – Оттуда шла макарка к Багровому, а уж из Багрового другая макарка – к Илистому. А уж из Илистого в Покойное.
– Значит, тут не только Багровое? Тут еще Илистое озеро есть?
– И Илистое есть, и Покойное, а вот макарок нету. Заросли.
– У нас лодочка легкая, – сказал капитан. – На ней можно хоть по болоту плавать.
– Засосет, – сказал Натолий. – В черную чарусью попадете – и засосет. Там, в макарках, чарусьи
