статью, рассказал о наборщике-эскимосе Алиме.
– С газеты началась партия большевиков, – веско заключил Айвангу. – Первую большевистскую газету напечатал Ленин.
Ветер донес с берега крепкий запах свежих бревен, привезенных пароходом. А стружки от бревен, подхваченные ветром, носятся в воздухе, липнут к руке, опилки порошат глаза и оседают на моржовых кожах, как желтый снег.
Сначала Айвангу смотрел на плотников издали. Он опасался, что новые люди, и особенно рыжебородый, с большими голубыми глазами и огромными руками, будут смеяться над ним, человеком, который на коленях бредет по земле. Плотники работали здесь уже не первый день. Они строили новую школу. Ровно в полдень плотники переставали стучать топорами и садились обедать на обтесанные бревна. Они ели консервы прямо из банок, разогревая их тут же на костре. Пили неразведенный спирт из фляги. Потом пели песни. У рыжего был красивый голос, он любил петь громко, заглушая своих товарищей:
Ах ты, душенька, красна девица,
Мы пойдем с тобой, разгуляемся!
Айвангу слышал в этой песне большую тоску. Ему захотелось подойти к рыжебородому поближе и взглянуть в его голубые глаза. У одного из плотников была дудочка, она пищала тонко, голоском маленькой девочки. Музыкант играл одну и ту же песню, и Айвангу догадался, что другие мелодии у него не получаются. Иногда рыжебородый подпевал дудке:
Как родная меня мать провожала,
Тут и вся моя родня набежала…
Сегодня они не пели, стояли кружком вокруг мешковины, на которой копошились шестеро слепых щенят.
Айвангу приблизился к плотникам. Рыжебородый обернулся и с возмущением заговорил так, будто он давным-давно знал Айвангу:
– Послушай, земляк, надо куда-то пристроить этих малышей. Какой-то изверг вздумал их топить в лагуне, а они выползли обратно на берег. Жалко ведь.
В Тэпкэне собак было более чем достаточно. Если рождались ненужные щенята, от них избавлялись древним и простым способом – топили в лагуне, и никому не приходило в голову жалеть их.
– Я их возьму к себе, – внезапно решил Айвангу.
В эту минуту ему просто хотелось сделать приятное рыжебородому. Айвангу не подозревал, что впоследствии он всегда будет благодарить плотника.
С этого дня Айвангу стал завсегдатаем на стройке. Рыжего звали Миша. Он называл Айвангу земляком и показывал ему, как правильно действовать плотницким топором.
– Скоро на вашей Чукотке плотнику не будет цены, – говорил Миша. – Надо когда-то переселяться из яранг в настоящие дома. А вы к дереву народ талантливый. Я видел нарты, байдары – высший класс!
Плотники быстро подняли сруб, и когда подвели школу под крышу и сложили печи, они, перепев на прощание все песни, уехали по первому снежному пути в Кытрын.
С тех пор запах свежего дерева возвращал Айвангу милые русские напевы.
Щенки подросли. Они барахтались в мягких сугробах, провожая хозяина в типографию. Люди привыкли к газете и выражали недовольство, если она почему-либо запаздывала. Однажды на улице Кавье остановил Айвангу и спросил:
– Сегодня будет газета?
Айвангу ответил, что газета будет обязательно, и постоял в ожидании, надеясь, что Кавье еще что-то скажет, а может быть, пригласит войти в ярангу повидаться с Рауленой.
Он видел ее очень редко и всегда мельком. Она явно избегала его. Как-то Айвангу поймал ее тоскующий взгляд. Но даже в таком большом селении, как Тэпкэн, не было места, где они могли бы встретиться тайком.
Всю свою нежность Айвангу отдавал щенкам, и Сэйвытэгин и Росхинаут, сдержанно относившиеся к собакам, удивлялись, но ничего не говорили сыну и только понимающе переглядывались.
Айвангу смастерил санки. Он выбрал большой моржовый клык и распилил его надвое. Каждую половинку он отполировал. Потом ему пришло в голову разрисовать каждую половинку клыка: руки сами собой вывели картины детства. Вот бежит мальчик и катит перед собой большой, расшитый четырьмя солнцами из оленьего волоса мяч. Из-за гор поднимается настоящее огромное солнце. Мальчик бежит навстречу солнцу. А вот он же сидит на льду, опустив крючок в лунку, – ловит рыбу. Солнце за ним маленькое, зимнее, почти без лучей. А вот и первая большая радость – убитая нерпа. Мальчик тащит ее с трудом…
Так Айвангу разрисовал обе половинки клыка, высверлил дырки для креплений, отпилил пять деревянных планок и закрепил с помощью нерпичьих ремней на моржовых клыках. Санки были готовы. Теперь их надо раскатать по шершавому снегу лагуны. Айвангу смастерил для щенков упряжь, а для тренировки выбрал ровное место, укрытое твердым снегом, убитым зимними ураганами. Полундра – так он назвал самого большого щенка – оказался очень смышленым. Но всю свою смышленость он употреблял на то, чтобы отлынивать от упряжки, прячась от хозяина. Каждое утро Айвангу терял много времени, разыскивая его по всему селению.
Хорошо, что щенок не был слишком изобретателен. Он прятался либо под крыльцом новой школы, либо за штабелями мешков с мукой, покрытых брезентом.
Айвангу запрягал всех шестерых щенков, брал вожака из упряжки отца и уезжал. Весь день проводил на море. Поучив собак, Айвангу распрягал их, отпускал резвиться, а сам ложился на высокий торос и смотрел на далекие легкие облака, лениво бредущие по небу.
В душе звенела далекая музыка, и казалось, что тело, отрываясь ото льда, поднималось к небу. Пустое небо – одни далекие облака, а весной оно заполнится свистом тугих крыльев, торжествующим криком птиц, увидевших свою родину…
Подбежал Полундра и ткнулся холодным мокрым носом в лицо. Пора домой. В упряжке собаки выглядели взрослыми ездовыми псами, и им, конечно, следовало соорудить настоящую нарту, а не запрягать в санки. Айвангу лихо помчался по укатанной дороге по берегу моря.
– Айвангу! – послышалось вслед.
Айвангу затормозил остолом. Подошел Белов. Он был в белой камлейке, как настоящий охотник, и держал малокалиберную винтовку.
– Ходил в тундру проверять свои капканы, – сказал он. – Ничего не поймал.
Айвангу промолчал. В таких случаях выражать сочувствие надо молча.
– Садись подвезу, – пригласил его Айвангу.
– Что ты! Разве потянут нас обоих? – засомневался Белов, глядя на молодых поджарых собак.
– Потянут, – уверенно сказал Айвангу, – только бы места хватило.
Но Белов не спешил садиться. Он с интересом разглядывал полозья из моржовых клыков, рисунки на них.
– Послушай, Айвангу, это ты нарисовал?
– Я сам сделал сайки.
– Тогда ты настоящий художник. Я тебе это говорю без дураков.
– Что это такое – художник? – спросил Айвангу.
– Человек, который талантливо может рисовать, – ответил Белов. – Ты не слышал о великих художниках – о Репине, о Левитане?
– Не слышал.
– Вот это были мастера! У меня где-то есть книга о Репине. Приходи посмотреть. Он такие картины рисовал!
– А кем он был, этот Репин? – спросил Айвангу.
– Художником, говорю тебе, – ответил Белов.
– Это я понял, – кивнул Айвангу. – А чем он жил? Охотился он или землю пахал?
– Нет, он только рисовал. Разве этого мало? Он этим и жил, – сказал Белов.
– Больной был? – продолжал спрашивать Айвангу.
– Нет. Да что ты! – удивился Белов.
– Может быть, так, – задумчиво сказал Айвангу. – Но у нас настоящий человек должен сначала уметь добывать на жизнь для себя и для других. А потом – все остальное. Вот, по-твоему, художником можно быть и без ног. А я хочу быть охотником. И пусть без ног!
Вскоре Айвангу смастерил настоящую нарту. Он купил еще четырех псов у проезжего энурминца, и теперь у него было десять собак. Он сам их кормил и подолгу возился с ними.
– Ты совсем перестал с людьми говорить, – как-то упрекнула его мать. – Только с собаками и живешь.
Приближался новогодний праздник. Белов организовал комсомольский хор. Парни и девушки до хрипоты распевали молодежные песни и расходились поздно вечером, зевая от усталости. Возле магазина было оживленно. Готовились к празднику и взрослые.
Наступил день Нового года. Снег уже все покрыл в селении – яранги, дома, склады. Только по-прежнему высились стройные высокие мачты радиостанции. Пряжкин распорядился воздвигнуть на лагуне трибуну и повесить на двух столбах плакат: «Да здравствует Новый год!» С утра к ней устремились принаряженные жители Тэпкэна – полярники, работники райисполкома и райкома партии.
Айвангу накануне записался участником гонок на собачьей нарте и с нетерпением ожидал, когда Пряжкин кончит свою речь. Рядом с председателем на трибуне стоял переводчик Кымыргин и важно переминался с ноги на ногу.
