– Садись сюда. У нас жарко. Снимай камлейку… Сейчас поставлю чайник.
Она разделась, стала хлопотать. Накрыла тумбочку марлей, поставила чашки и вытащила пузырек из-под лекарства.
– Тут у меня немного медицинского, – сказала она застенчиво. – Может, выпьем понемногу?
Айвангу засмеялся.
– Я только что удрал от спирта! Наши получили на выгрузке. Сейчас сидят на берегу и веселятся. Мне не хотелось, я ушел.
– Не хочешь, так не надо.
– Нет, – остановил ее Айвангу. – Давай все же выпьем за встречу. Такое редко бывает.
Гальгана обрадовалась и движениями опытной медицинской сестры развела спирт и разлила по чашкам.
Выпили. Подули на хлеб и молча закусили. Медленно разливалось тепло по телу. Оно разгоралось где-то в самой утробе, вливалось в кровь, и сердце разносило его упругими толчками по всему телу.
– Приятно? – лукаво спросила Гальгана и, заговорщически подмигнув, налила по второй.
Выпили. Дуть на хлеб не стали, съели по куску вяленого до черноты моржового мяса.
– Расскажи, как живешь, – попросил Айвангу.
– Живу весело, – задорно ответила Гальгана. – Уже два раза выходила замуж. Одного мужика сама выгнала. Он был лодырь и пьяница. Все просил достать ему спирту из аптеки. Однажды забрался туда в мое дежурство. А другой сам ушел. Мой земляк, лоринский. Соскучился по яранге, сказал – не может жить в такой чистоте. Скучно. Утром мойся, вечером мойся, чисти зубы, а раз в неделю ходи в баню, ногти стриги, волосы стриги. Стал жаловаться, что становится все меньше и меньше от этих стрижек и моек, теряет человеческий вид… Как его удержишь? Так и ушел. Сначала надеялась, что вернется. Вот уже полгода не приходит. Однажды я его видела на берегу среди приезжих, хотела подойти, а он сделал вид, что не узнает меня. Так и не подошла… А как твоя жена поживает?
– Давай лучше еще выпьем, – вздохнув, сказал Айвангу и сам налил.
Гальгана подперла рукой щеку и жалостливо поглядела на него. Слеза покатилась по ее щеке и упала на белую марлю маленьким пятнышком. Гальгана громко шмыгнула носом, взяла свою чашку и залпом выпила.
– Моя Раулена теперь здесь живет, – твердым голосом произнес Айвангу. – Вышла замуж за другого.
– Как же так? – Гальгана всплеснула руками. – Ведь она была твоя!
– Бумаги у меня на нее не было, – сказал Айвангу. – Свидетельство о браке называется. Сколько я из-за этой бумаги перетерпел! В тюрьме сидел. А как у тебя? Дважды бумагу давали?
– У нас просто до этого не доходило, – ответила Гальгана, глядя с прежней жалостью на Айвангу. – Бедный ты, бедный! За кого же она вышла?
– Рахтуге его зовут.
– Бедный ты, бедный! – запричитала еще громче Гальгана.
Айвангу хотел было уйти, но Гальгана не отпустила. Она постелила ему на полу, а сама улеглась на высокой кровати.
Айвангу долго лежал с открытыми глазами и думал о своей судьбе, о судьбе женщины, которая лежала в одной с ним комнате. Много ли радости дала им жизнь? И что это такое – радость в жизни? Одни познают ее в обильной и вкусной еде, другие – во власти, третьи…
Может быть, это и есть самая главная радость – любить женщину?
– Айвангу, – шепотом позвала Гальгана.
Айвангу откинул жаркое одеяло из оленьей шкуры и перебрался на кровать.
Их разбудило солнце. Оно заглянуло поверх марлевых занавесок и провело лучом по лицу Айвангу. Он открыл глаза. Гальгана тихо и покойно спала рядом. Айвангу осторожно сполз с кровати. Но Гальгана проснулась.
– Подожди…
– Мне нужно. Товарищи ждут. Надо выходить в море.
– Айвангу! Ты такой мужчина! Вот смотрю сейчас на тебя или лежу с тобой в темноте и совсем забываю, что у тебя нет ног…
– Гальгана! Никогда не говори так! – крикнул Айвангу.
Он быстро оделся и вышел из комнаты.
Кытрын просыпался. Задымили трубы на пекарне, на длинном новом здании райисполкома. Кто-то позванивал ведрами у берега речки. Надрывно кашлял старый пес. Звуки были резкие, холодные, как сам утренний воздух.
Айвангу сначала не поверил глазам: навстречу шла Раулена с полными ведрами в руках. Она раздобрела, лицо у нее стало круглое, спокойное. Она увидела Айвангу и выронила ведра. Они покатились по нежной зеленой траве.
Если бы можно было убежать! Но идешь так медленно, что долго еще слышно ее прерывистое дыхание… или, быть может… Может быть, она давно подобрала ведра и ушла, даже не взглянув на него. Но нет сил обернуться! Это слишком больно.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Несколько лет назад в Тэпкэне построили полярную станцию, и Белов повел туда комсомольцев на экскурсию. Они ходили по новым домам, с любопытством разглядывали окна, двери и невиданную раньше мебель. Голос из черного круглого репродуктора был настоящим волшебством. Во всех помещениях горели лампочки. Но самое большое впечатление на Айвангу произвели радио и электричество.
– Это «лампочки Ильича», – объяснял Петр Яковлевич Белов. – Ленин говорил: коммунизм – это советская власть плюс электрификация всей страны…
И вот теперь полярники решили провести электричество от ветродвигателя в яранги, но для этого понадобились столбы. Мынор собрал комсомольцев.
– От каждой яранги столб – как раз хватит протянуть линию от ветродвигателя вдоль всего Тэпкэна, – сказал он.
Прослышав об этом, Кавье пожертвовал пять бревен, лежавших у него без дела. Об этом написали в газете, и он ходил важный, каждому показывая свое имя, напечатанное настоящими газетными буквами. Он сказал Айвангу:
– Видал? Не одного тебя в газете печатают.
Мынор объявил субботник для рытья траншеи, и Айвангу вызвался объяснить тэпкэнцам, что такое субботник.
– Сказали бы просто – надо помочь. А то выдумали незнакомое слово, – ворчал Рыпэль.
– Субботник – это работа по строительству социализма. Никто такого слова не выдумывал. Ленин сам работал на субботниках, – возражал Айвангу.
Авторитет Ленина был настолько велик, что даже бывший шаман Рыпэль ничего не мог возразить, и по Тэпкэну пошел слух: Ленин велел выкопать траншею, уложить в нее кабель и дать электричество в чукотские яранги.
Только Рыпэль усомнился:
– Ведь Ленин давно умер.
Но Айвангу и тут нашелся:
– Об этом написано в книгах. Не видел, сколько книг Ленина стоит в районной библиотеке?
– И про наш Тэпкэн написано? – спросил Рыпэль.
– Сам не читал, но должно быть. Можешь проверить. Айвангу был уверен, что Ленин знал о чукчах: столько книг написать да не отвести в них места для северного народа?
В Тэпкэне никто всерьез не поверил, что ветер создаст свет. Даже Кавье. Но если говорят, что его зажжет ветер, значит так нужно говорить.
Айвангу тоже усомнился и, улучив свободную минуту, заковылял к радисту Ронину. Тот долго объяснял устройство генератора, потом предложил:
– Хочешь, я пройду с тобой физику за среднюю школу?
– Я уж тут учился, – признался Айвангу, – да бросил по глупости.
Он рассказал, как с ним занимались Пелагея Калиновна и Лев Васильевич.
– Тем более!
Так Айвангу стал слушателем радиста и три раза в неделю, зажав под мышкой тетрадь, уходил на радиостанцию.
…Возле каждой яранги поставили столб. У Рыпэля он вырос рядом с деревянным идолом, врытом в землю. Бывший шаман наотрез отказался переносить его в другое место.
– Пусть стоит рядом. Они мешать друг другу не будут. Сделать проводку внутри яранг оказалось труднее. Еще летом, задолго до зимы, в солнечные дни хозяйки расстилают на земле меховые пологи и зашивают в них мельчайшие дырочки, чтобы зимой драгоценное тепло, выцеженное из каменного жирника – светильника, не уходило наружу.
А тут пришел русский парень – монтер и хочет продырявить не только полог, но и саму ярангу.
Айвангу снова пошел по ярангам убеждать хозяев.
Наконец лампочки установили во всех ярангах. Стеклянные пузырьки повесили даже на столбе возле магазина, а света все не было: что-то не ладилось в генераторе.
– Возбуждения нет, – со знанием дела говорил Айвангу.
Он был вхож на электростанцию и кое-что знал.
– Нет, ты скажи как следует, – горячились охотники. – Подумаешь, возбуждения нет! Человек он, что ли?
Потом стали ехидно предлагать в помощь мужчин, отличающихся большой склонностью к женщинам. Айвангу пробовал отшутиться, но это ни к чему не приводило, и он научился отмалчиваться. Ему самому было неловко и досадно, что такое хорошее дело портит какое-то возбуждение, рождающее у людей
