сцену, вдруг возмутился, кинулся на Ткача и вцепился зубами в его шею.
Ткач отчаянно вскрикнул и упал навзничь, увлекая за собою и Рыжика.
В это время с лампочкой в руке вошел в ночлежку дворник постоялого двора, Карпыч. Нищие боялись его как огня: он имел право любого из них выгнать в какое угодно время дня и ночи.
— Эй вы, лохматые, чего шкандалите? — гаркнул на всю комнату Карпыч и подошел к наре.
Рыжик, дрожа от озлобления и страха, отскочил к окну. Там уже сидел и бился в лихорадке Спирька.
— Пшол вон отсюда, пьяная харя! — закричал Карпыч, увидя Ткача. — Кому я говорил — сюда не ходить в пьяном виде?.. Вон сию минуту!.. Сейчас полицию позову!..
При слове «полиция» Ткач зашевелился и стал слезать с нары.
Ткача убрали, и в ночлежке стало тише, но ненадолго. Через несколько минут среди нищих в одном из дальних углов комнаты завязалась азартная карточная игра. Свет игрокам давал небольшой огарок свечи, воткнутый в пустую бутылку.
Спирька и Рыжик были до того взволнованы, что долго не могли слова вымолвить. Ночлежники между тем всё прибывали, и в спальне становилось тесней. За неимением места многие ложились на пол. Явился наконец и дедушка Архип. Он был пьян и не мог вскарабкаться на нары. Несколько раз он наваливался всем телом на доски, а затем медленно, помимо воли сползал на пол.
— Что, Архипушка, не влезть? — смеялись лежавшие на наре. — Подставь стульчик!
— И без… сту… ульчика… — бормотал дедушка, сползая на пол. Там он и заснул.
— Тебе больно? — тихо спросил Санька у Вьюна, придя немного в себя.
— Нет, сейчас не больно… У меня только злость большая, — дрогнувшим голосом проговорил Спирька.
— И у меня злость… — счел нужным сообщить и Рыжик.
Они снова улеглись, как прежде.
— Уйдем лучше отсюда! — сказал Рыжик.
— Куда?
— А куда-нибудь. Что тут делать?..
— Эх, чудак ты какой! — вздохнул Спирька. Да рази же я не ушел бы, ежели б можно было!
— А почему нельзя?
— Потому нельзя, что не пускают.
— Кто?
— Да вот эти дьяволы.
Спирька рукой указал на всех ночлежников.
— Как они не пускают?
— А так, обнаковенно… Ты думаешь, я не убегал? Как бы не так! Два раза тягу давал…
— Ну и что?
— Изловили и поколотили — вот и все… Нет, брат, с ними не скоро развяжешься, потому идти некуда… Понимаешь?.. Ну, скажи, куда бы ты пошел отсюда?.. Пойдешь направо — тебя поймают, пойдешь налево — поймают и поколотят… Вот ежели б заступа у нас была!.. А то у нас кто есть? Никого! У кого мать, у кого отец, а у нас никого. Мы как камни на песке растем. Ничьи мы… Понимаешь?
Голос у Спирьки дрогнул и осекся. У Саньки показались слезы. Ему было жаль и себя и Спирьку. Теперь, когда Спирька перестал быть похожим на взрослого и когда в его голосе послышались слезы, Рыжик почувствовал особенно сильную любовь к нему.
— Вот прошлой зимой, — начал снова Спирька, — жил здесь мальчик, Колькой его звали, а по прозвищу Мохнатый. Старше он меня был на год, а может, и на два. Привел его сюда земляк дедушки Архипа, Семен Ширяй. Теперь его нет, с весны пропал. После того случая, как ушел, так и не стало его.
— После какого случая?
— А ты слушай! Откуда Семен достал Кольку, никто не знал. Только ведомо было, что Колька не простой, а господский мальчик. Меня к нему не допускали, да и мало я бывал здесь. Ходил я тогда поводырем с дедушкой Архипом. Ну ладно. Вот этот Колька возьми один раз и убеги. Кинулись за ним и поймали. Избили. Хорошо. Вот это зима приходит, морозы, снег… Колька опять удирает. Бросились туда, бросились сюда — нет молодца. Пригорюнился Семен, а за ним и вся братия, потому куда пошел Колька, неизвестно. А может, он до отца, до родных доберется, тогда что?.. Тогда ведь нашим достанется во как!.. Ну ладно. Прошла эта неделя, прошла и другая, а Кольки Мохнатого нет. И вдруг на рождестве он нашелся. Ездили полем мужики и нашли его в снегу мертвенького…
— Да ну? — воскликнул Рыжик.
— Верно говорю. Это он, стало быть, убежал, а его застигла вьюга. Заплутался он и замерз. Вот оно какое дело… А ты уйти хочешь!
Рыжик, окончательно убежденный Спирькой, ничего не возразил. Снова наступило молчание. В спальне становилось тише. Ночлежники засыпали. Только в дальнем углу, где горела в бутылке свеча, бодрствовали игроки. Оттуда время от времени раздавались злобные голоса, крики и брань. Уснувшие ночлежники ворочались во сне, чесались и спросонья ругали клопов. А на дворе мерцала ночь, тихая, спокойная, звездная…
VI
Беглецы
Прошло около года.
Лето, осень и зиму Рыжик прожил в Незнамове среди нищих. Много он за это время перевидел, переиспытал и много горя, лишений и невзгод перенес. Свои печали он делил со Спирькой Вьюном, которому жилось ничуть не лучше. Одинокие, заброшенные, без ласки, без участия, прозябали мальчики среди отверженных, несчастных людей, которые сами жили, как паразиты. Случилось так, что дедушка Архип захворал и всю зиму провалялся в ночлежке. Благодаря этому Санька остался в Незнамове, а на промысел, то есть нищенствовать, ходил с безносой Пашкой, которая уплачивала за него деду двадцать копеек в день. «Благодетелям» она выдавала его за сына, а себя — за «вдову убогую». Спирька после описанного скандала в ночлежке, который, к слову сказать, не только не повторялся больше, но и тогда явился случаем исключительным, окончательно расстался с Ванькой Ткачом и на компанейских началах ходил «стрелять» с Тимошкой Дурачком, с тем самым Тимошкой, который когда-то поднес ему зажженную спичку для папиросы.
Дела Спирьки были неважны. Местные жители отлично знали, что за птицы эти монастырские попрошайки, и редко когда подавали милостыню. Оставалось только дожидаться больших праздников, но и тогда ввиду большой конкуренции мало перепадало на долю Спирьки. Кроме того, он не любил своего дела и тяготился им. В особенности сильно надоело ему нищенство с появления Рыжика. Санька своими рассказами о том, как он с Полфунтом «гулял на просторе», как они ночевали в лесах и как делали все, что им хотелось, разбудил в душе Спирьки чувство любви к свободе, к безневольному житью, и он мучительно затосковал.
— Нет, брат, как знаешь, а я больше жить здесь не стану. Убегу куда глаза глядят, — сказал однажды Спирька Рыжику. — Вот, хочешь, убежим вместе…
— Зимою-то?! — удивился Рыжик.
— Все едино погибнуть… Зима не зверь — не съест…
— Нет, Спиря, погоди, — урезонивал Санька, — придет весна, станет теплей, тогда маху и дадим.
— Ну ладно… — согласился наконец и Спирька.
После этого разговора дружба мальчиков сделалась еще тесней. У них была тайна, и эта тайна
