связывала приятелей окончательно. Бывало, в долгие зимние ночи усядутся они вдвоем в любимом уголке и заведут нескончаемый разговор. Ночлежники давно уже спят, уныло мерцает закоптелая лампочка, кругом тишина. Только приятели не спят и, что заведенные машинки, говорят без конца.
— Что на вас сна нет?.. Замолчите вы аль нет? — крикнет на них какой-нибудь ночлежник.
Мальчишки умолкают. Но не проходит и пяти минут, как они снова принимаются за свое. Впрочем, это были не разговоры, а мечты вслух. Каждый говорил то, что приходило ему в голову, или о том, что рисовало мечтательно настроенное воображение. Сидя в грязной, затхлой ночлежке, наполненной оборванными, пьяными и нечистоплотными людьми, Спирька с Рыжиком мысленно уносились далеко-далеко и чувствовали себя вполне счастливыми.
— А там, как заработаем, — захлебываясь от восторга, грезил вслух Санька, — вот у нас жизнь пойдет!
— И оденемся мы, как порядочные, — вторил Спирька, — будем веселиться…
— А потом, как большие станем, торговлю заведем… Хруктами аль часами торговать будем. Правда ведь?
— Что ж, можно и торговлей заняться. Дело хорошее, — соглашался Спирька.
Так мечтали друзья, пока не пришла наконец весна. Она явилась рано и во всей своей прелести. Старушка-зима сейчас же уступила место юной сопернице: в какие-нибудь два-три дня от зимы и следа не осталось. Молодая хозяйка, вступив в свои права, приветствовала всех теплом и лаской. Солнцу приказала она подольше оставаться на небе и не жалеть тепла. И солнце послушно исполняло приказание, и его золотые лучи расплавляли ледяной покров зимы и превращали его в шумные, веселые ручьи. Весна всех разбудила, всем дала жизнь, а природе сказала: нарядись! И покрылись зеленым бархатом поля, и приоделись свежей листвой деревья…
Очнулись и наши приятели. От сладких мечтаний они должны были перейти к делу. Теперь они уже не разговаривали, а шушукались, причем старались быть незамеченными. Дедушка Архип выздоровел и сказал, что на пасху отправится с Рыжиком в Киев. Это известие окончательно встревожило друзей, и они решили ускорить день побега.
И вот в одну из чудных весенних ночей они приступили к выполнению смело задуманного плана.
Была полночь. Луна тихим светом озаряла уснувшую землю и медленно плыла по синей выси, окруженная стаей серебристых тучек. Недалеко от входа в ночлежку прижался к стене Рыжик. Его невзрачная фигурка слилась с серой тенью, падавшей от дома, и его почти не было видно. У Саньки в руках был небольшой мешок. Он поминутно вздрагивал и при малейшем шорохе широко раскрывал глаза. Он поджидал Спирьку, который находился еще в ночлежке. Наконец в одном из окон показалось что-то черное. Это была голова Спирьки. Еще мгновение — и Вьюн осторожно вылез в окно, согнулся и почти на четвереньках подполз к ожидавшему его Рыжику.
— Идем! — прошептал Спирька и первый пополз дальше к забору.
Санька, крепко стиснув зубы, чтобы не стучали, последовал за товарищем.
Никто не видел, как приятели перелезли через высокий забор, как они вышли на дорогу, ведущую к станции, и как, взявшись за руки, пустились бежать. Одна только луна с высоты небес следила за ними и освещала им путь. Пробежав версты три, мальчики пошли шагом. Сердца их от усталости и страха учащенно бились, и они с трудом переводили дыхание. Им сделалось жарко, хотя ночь была свежая, прохладная. Одеты беглецы были в какое-то теплое ватное тряпье, висевшее на них грязными клочьями. Рыжик был обут в рваные сапоги громаднейших размеров. Сапоги терли ему ноги и причиняли невыносимую боль.
Не менее скверно в отношении обуви чувствовал себя и Спирька: на нем были дамские башмаки на высоких, тоненьких каблуках. Благодаря этим башмакам Спирька не ходил, а прыгал. Но во время побега ни тот, ни другой не обращали внимания на обувь, а всецело были поглощены мыслью о том, как бы им добраться до железнодорожной станции, а оттуда на каком-нибудь поезде укатить в Одессу или в Киев.
— Как светло! Будто днем, — проговорил Рыжик.
— Это хорошо, что светло: дорогу видим, а в темноте заплутались бы.
— Это верно, — согласился Рыжик и остановился, чтобы поправить мешок, болтавшийся у него за спиной.
Остановился и Спирька. Весенняя ночь благоговейно молчала; не слышно было ни шороха, ни звука. Только по обеим сторонам шоссейной дороги, в прорытых канавах, тихо журчали вешние воды, торопливо убегая в темную даль уснувшей степи.
— Дай я понесу! — проговорил Спирька и протянул руку за мешком.
— Ничего, я не устал, — тяжело дыша, пробормотал Рыжик, отдавая Спирьке мешок.
— Ну, теперь гайда вперед!.. Бояться нечего… — сказал Спирька и первый зашагал, смешно подпрыгивая в высоких башмаках, точно он был на ходулях.
За ним последовал и Санька, через силу поднимая тяжелые, облепленные грязью сапожищи. Фигуры маленьких путников рельефно вырисовывались на серебристом фоне лунной ночи. Они чувствовали это и часто с беспокойством оглядывались. Но никто за ними, кроме луны, не следил, никто не следовал.
— А ежели нас не пустят, тогда что? — спросил Рыжик после долгого молчания.
— Куда не пустят? — не понял Спирька.
— Да на машину-то?
— Чудак человек!.. Да рази же мы проситься станем? Мы крадучись войдем. Понял? Залезем в товарный вагон и притаимся. А там куда хочет пусть машина везет. Хочет — в Одессу, хочет — в Киев. Нам не все ли едино?
— Уж лучше бы в Одессу, — заметил Рыжик. — Мне Полфунта сказывал, что Одесса — важнецкий город…
— Оно, конешно, город хороший: и море там, и богачи… Да вот как машина… Слышишь? — вдруг прервал разговор Спирька и стал к чему-то прислушиваться.
Остановился и Рыжик. Откуда-то издалека, где даль, окутанная синевой небес, казалась темной бездной, вырвался резкий, сильный свист. Протяжный, длительный, он прорезал спящую равнину, дерзко нарушил торжественное безмолвие ночи и медленно замер на далеком краю серебристой степи.
— Слышал? — спросил Спирька и поднял к носу указательный палец. — Это, братец, машина… Идем скорей!
Спустя немного впереди замелькали станционные огни. Беглецы прибавили шагу.
— Стой, теперь надо потише! — командовал Спирька.
Рыжик увидал знакомый ему домик с красной крышей, рельсы и много вагонов на колесах, но без дверей и окон.
— Глянь-кось, анбары какие стоят! — прошептал Санька.
— Тише звони!.. Это не анбары, а товарный поезд… Вот нам надо с другой стороны обойти и поискать, нет ли порожнего вагона… Идем, только тихо-тихо.
Беглецы затаили дыхание, согнулись в три погибели и медленно стали обходить полотно дороги, на котором освещенный луною стоял товарный поезд. Впереди вагонов тяжело дышал черный паровоз, и пар от его дыхания горячими серыми фонтанами вырывался из-под колес и с шипеньем и свистом кружился по обеим сторонам песчаного откоса.
— Митрий! — раздался в тишине ночи чей-то звонкий, молодой голос.
— Чего? — отозвался другой.
— Ведомость захвати! Я ее в служебном оставил.
— Сейчас.
Спирька и Рыжик стояли на теневой стороне поезда, у открытого вагона. Когда раздался первый голос, мальчики прижались друг к другу и старались не дышать. Они слышали, как чьи-то ноги, обутые в сапоги, зашуршали по песку. Шаги становились явственней и, по-видимому, приближались.
«К нам идут», — одновременно промелькнула мысль у обоих беглецов; но никто из них не промолвил ни слова. Они молча праздновали труса. А шаги между тем приближались. Положение приятелей становилось опасным. Им пришлось пережить несколько очень тяжелых минут. Но, на их счастье, человек прошел мимо, по ту сторону поезда, и их не заметил. Беглецы даже слышали, как он ворчал, идя вдоль вагонов.
— Ведомость подавай… Подумаешь, барин какой… Товарный обер… Невелика шишка… — бормотал
