Тараса, сидел даже гость, кум Иван Чумаченко.
Зазули сумерничали — вернее, Аксинья не хотела зажигать огня, потому что керосин был на исходе.
Дети Зазулей, Вера и Катя, лежали на печи. Сестры не спали. Точно птички, нахохлились они и молча напрягали зрение, не выпуская из виду мать, сидевшую у окна. Им все почему-то казалось, что взрослые начнут есть, как только они заснут, и девочки поэтому нарочно гнали сон, широко раскрывая глаза.
Зазули и кум Иван хранили глубокое молчание. Говорить было не о чем, а дела не веселили. Сапожник думал о том, зачем его нелегкая принесла сюда, и тем не менее продолжал сидеть, так как у него дома было еще скучнее. Тарас думал о том, как бы теперь хорошо было выпить с кумом по поводу первого снега и печальной погоды. А жена Тараса думала о завтрашнем дне и о том, как она без денег проживет этот день и удастся ли ей утром накормить детей. Вообще думы были невеселые. Безотрадные мысли как будто рождались от угрюмого молчания. И неизвестно, до каких пор могло бы протянуться это тоскливое безмолвие, если бы совершенно неожиданно не послышались чьи-то шаги в сенях.
Услыхав шаги, Аксинья поднялась с места. В ту же минуту дверь отворилась, и в хату вошли два каких-то человека.
— Здесь живет Тарас Зазуля? — спросил один из вошедших.
Голос был совершенно незнакомый.
— Здесь, здесь! — торопливо отвечал Тарас и тут же стал кричать на жену. — Оксана, да засвети огонь! Никого не видно…
Не успел Зазуля кончить, как Аксинья уже зажгла спичку и направилась к непрошенным гостям. Но едва только она взглянула на них, как крик радости вырвался у нее из груди: у дверей стояли Рыжик и незнакомый ей Полфунта.
— Санечка!.. Мой милый!.. Мой родимый!.. — вскричала Аксинья и, дрожа от волнения, кинулась зажигать лампу.
Подошел к дверям и Тарас, а с печи стала слезать Верочка.
Через минуту хата огласилась радостными восклицаниями, расспросами и шумным говором.
Когда первые восторги прошли и когда все немного успокоились, выступил вперед Полфунта.
— Ваш мальчик? — шутя спросил он, положив руку на плечо Рыжика.
— Наш, наш! — ответили ему хором.
— В таком случае, получайте его в целости и сохранности.
— Спасибо, спасибо вам! — заговорил Тарас. — Что же вы не сядете? Садитесь, прошу вас, будьте гостем…
Последние слова «будьте гостем» Зазуля произнес дрогнувшим голосом, так как вспомнил, что угощать нечем. А он человек был хлебосольный и гостеприимный, как все украинцы.
Полфунта, точно угадав мысли Тараса, запустил руку в карман, вытащил рубль и подал его Аксинье.
— А вы, хозяюшка, — сказал он ей, — угостите нас… Мы в дороге озябли… Нам, мужчинам, водочки дайте, а рыжему мальчику вашему чайку дайте, да не крепкого, чтобы цвет волос не испортился…
— Что вы беспокоитесь? — залепетала Аксинья, принимая рубль.
— Ничего, ничего, — поспешил утешить ее Полфунта, — деньги эти не мои, а вашего сына… Вместе со мною в цирке заработал их…
— Вот как! — улыбнулась Аксинья и с лаской посмотрела на своего любимца.
Аксинья побежала в лавочку, а мужчины уселись за стол. Рыжик увидал Верочку, удивился, как она выросла, поцеловал ее и посадил рядом с Полфунтом. Катя, не умевшая еще сама слезать с печи, все время не переставала хныкать. Но на нее никто не обращал внимания. Тем временем Санька стал постепенно осваиваться и наконец осмелился заговорить.
— А Мойпес жив? — спросил он у Тараса.
— Как же, жив! — воскликнул Зазуля. — Он на другой день, когда ты пропал, вечером явился… больной, усталый… Три дня не жрал и выл и все бегал куда-то искать тебя… Думали, подохнет пес, ан нет, выходился. Он на своем месте, в сарае, лежит…
— Можно к нему?
— Сходи, ежели охота есть.
Рыжик выбежал из хаты.
— Ну-с, может, вы теперь хотите знать, где был ваш мальчик и что он делал? — спросил Полфунта, когда Санька выбежал из хаты.
— Рассказывайте, будьте добры! — подхватил Тарас.
— Послушать антиресно! — решил вставить и свое слово Чумаченко.
— Извольте! Ваш Санька был в большой школе. Называется эта школа — жизнь. Успел он только пройти приготовительный класс, но и то на добрый грош умнее стал.
Оба кума, громадные и неуклюжие, с напряжением слушали маленького человека, но при всем старании ничего не могли понять. Полфунта заметил это и заговорил более просто. В немногих словах рассказал он им всю историю приключений Саньки. Его рассказ в высшей степени заинтересовал обоих слушателей и даже Верочку, которая все время глаз не спускала с Полфунта.
Рыжик между тем, выбежав на двор, подошел к низенькому плетню и тихо свистнул. В ту же минуту из сарая вылетело что-то черное, большое и с визгом бросилось к Саньке. Это был Мойпес. Встреча друзей была поистине трогательна.
— Дорогой мой песик!.. Славненький… — прошептал Рыжик, крепко прижимая к груди голову собаки.
Пес отвечал на ласку лаской. Он не переставал вилять хвостом, радостно визжать и прыгать. Несколько раз ему удавалось положить свои передние мокрые лапы на плечи Саньки. Рыжик был наверху блаженства. Наконец-то он дома, на родине!.. Заветная мечта его последних дней сбылась, и счастливее Рыжика не было человека. Он только жалел, зачем все это случилось вечером и в такое ненастное время. Будь это днем, он всю Голодаевку обегал бы, со всеми повидался и рассказал бы о своих приключениях. Теперь ничего нельзя было поделать и приходилось ждать до завтрашнего утра.
Освободившись из объятий Мойпеса, Санька вернулся в хату. Там Полфунта рассказывал о том, как они с Рыжиком после долгих скитаний по Бессарабии и Украине попали в Киев и поступили в цирк: Полфунта в качестве клоуна и фокусника, а Санька — его помощником.
— Сорок два рубля в один месяц заработали! — добавил в заключение рассказа Полфунта.
— Ого! — удивился Тарас.
— Здорово! — подтвердил и Чумаченко.
— Э, да разве это заработок! — хвастливо заметил Полфунта. — Если бы у нас были свои костюмы да все принадлежности для фокусов, мы бы и сто заработали.
— Здорово! — повторил сапожник.
— А то сорок два рубля, — продолжал фокусник, — разве это деньги?.. Купил я себе пальтишко, сапоги, шапку, кое-как одел мальчонку — и вот все деньги.
— Деньги — вода, известное дело, — сказал Тарас.
— Вода, истинно вода! — подтвердил Чумаченко.
В это время в хату вошла Катерина, а вслед за нею явилась Агафья-портниха. Аксинья, идя в лавку, не утерпела и дала знать соседям о появлении Саньки. Агафья, со свойственной ей добротой и нежностью, горячо обняла Рыжика.
— Ах ты, сердечный мой!.. Где же ты был все время?.. А мы по тебе тут стосковались, — мягким голосом заговорила Агафья.
От этой материнской ласки Рыжику сделалось хорошо и покойно на душе, а на глазах навернулись слезы умиления и благодарности.
Катерина ничего не сказала и даже не подошла к Саньке. Она издали глядела на него и как-то странно морщила брови. Катерина была такая же худая и высокая, как всегда.
Вскоре вернулась Аксинья с закуской и выпивкой. Живо накрыла она стол, все приготовила и пригласила дорогих гостей откушать.
— Смотри, кума, как вырос мой крестник, — сказала Агафья, обращаясь к Аксинье.
