таком многолюдном, огромном городе немыслимо найти знакомого, когда не знаешь, где он живет.
Вечером Рыжик вспомнил, что весь день не ел, и он стал подолгу останавливаться у окон гастрономических магазинов и булочных. Глаза его жадно перебегали от одного яства к другому, и он беспрерывно глотал слюну. Сквозь зеркальные окна Санька хорошо видел, что делается в магазинах. Он с особенным интересом следил за тем, как приказчики длинными острыми ножами резали свежую, чуть ли не теплую колбасу, ветчину, балык, семгу… Рыжик ощущал вкус и запах этих соблазнительных кушаний и мучительно страдал. Ему почему-то все казалось, что кто-нибудь из покупателей непременно увидит его и подарит ему кусок колбасы или рыбы. Пуще всего Саньке хотелось колбасы. Он сам с собою бился об заклад, что съест десять фунтов чайной колбасы и пять пеклеванных хлебцев. Каждому, кто выходил из колбасной или булочной, он заглядывал в глаза, и лицо его при этом принимало умоляющее выражение. Но просительные взгляды голодного пропадали напрасно: никто на Рыжика не обращал внимания.
В полночь все магазины закрылись, и улицы опустели. Санькой овладела смертная тоска. Одинокий, заброшенный, бродил он по мокрым улицам, испытывая невыносимые муки голода и холода. Этот бесконечный каменный город пугал и давил его своей массивностью и бездушием. Рыжик понял, что здесь он никому не нужен и что никто его не заметит и не пожалеет. Только холодная осенняя ночь протягивала ему свои мертвые объятия да ветер бросался навстречу и колол лицо снежными крупинками…
Позднее туманное утро, похожее на взгляд умирающего, только что забрезжило. Санька, измученный, усталый, бессознательно шагал по улице Пески. Как он попал в эту часть Петербурга, он и сам не знал. Всю ночь он бродил по городу, несколько раз засыпал то на одной, то на другой скамейке Лиговского бульвара, но каждый раз его кто-то будил и прогонял прочь. К утру Санька окончательно выбился из сил. Он с трудом передвигал ноги и совершенно пал духом.
— Умру, вот сейчас умру, — шептал Санька, и ему становилось жаль самого себя.
На 3-й Рождественской Рыжик увидал на тротуаре многочисленную партию оборванных людей, выстроенных попарно, как школьники. Санька собрал последние силы и перебежал на ту сторону, где стояли нищие.
Здесь он увидал небольшой деревянный домик, а над входом — вывеску, на которой черными буквами было написано: Народная столовая.
Голод сейчас же подсказал Рыжику, что здесь делается и чего ожидает народ. Недолго думая он подошел к дверям столовой и стал рядом с другими.
— Эй ты, рыжий, пошел назад! — услыхал чей-то голос Санька.
— Встань подальше: здесь по очереди, — тихо проговорил над ухом Рыжика его сосед, высокий, худой оборванец с сизым носом, в рваной женской кофте.
Но Санька не трогался с места. Он быстро сообразил, что здесь кормят даром, и решил быть ближе к дверям.
— Эй ты, сизый нос, бабья кофта, чего смотришь? Дай ему в шею! — обратился кто-то уже к соседу Рыжика.
В толпе началось волнение. Упрямство Саньки, видимо, сильно возмутило нищих.
— Бей его! — вдруг крикнул кто-то.
И не успел Рыжик опомниться, как слетел с ног от удара, полученного в затылок.
— Ну и разбойники! — прошептал сосед Саньки и нагнулся к нему.
Тут Рыжик не выдержал. Все, что он перенес за последнее время, все муки, все обиды и невзгоды он излил в одном жалобном, протестующем вопле.
На крик Рыжика из ворот вышел дворник.
— Что тут за безобразие такое? — гаркнул дворник на всю улицу.
Санька, не переставая плакать, поднялся на ноги.
— Вот он же, рыжий, виноват, а сам плачет.
— Не в очередь становится и ревет еще, дьявол.
— Его «под шары» (в участок) за это надо.
Возгласы и воркотня сыпались со всех сторон.
— Я второй день не евши хожу… Умру сейчас… — глотая слезы, жаловался Рыжик дворнику.
— Разбойники, чисто разбойники! — возмущался высокий оборванец в бабьей кофте.
Дворник также пожалел Саньку и велел ему встать там, где он стоял, а нищим пригрозил метлой.
Через час, когда из столовой вышел последний платный посетитель, в дверях появился наконец один из служащих.
— Ну вы, кутилы, пожалуйте! — обратился он к оборванцам.
Толпа нищих, как один человек, ринулась к открытым дверям.
— Тише, тише! Сегодня всем хватит… — говорил служащий и в то же время сосчитывал входивших.
Когда прошел двадцать пятый человек, дверь сразу захлопнулась, и добрая половина голодных осталась на улице в ожидании следующей очереди.
Нищие сели за длинные столы, предварительно получив порцию хлеба. Потом им подали по миске горячего супа из перловых круп и картофеля. Народ был голодный и ел с жадностью. Быстро раскраснелись лица обедающих и засверкали глаза. В небольшой сравнительно комнате было тихо. Нищие ели молча и только усердно чавкали. Все они были одеты до невозможности плохо и производили даже на Рыжика грустное впечатление. Сам он набросился на пищу с такой жадностью, что человек с сизым носом, оказавшийся и тут его соседом, счел нужным дать ему совет.
— Ты, голубчик, не гони так, — тихо сказал он Саньке, — беда может приключиться… При большом голоде кушать надо вольготно… Один вот тоже в Москве трое суток не ел, а после, как попался ему кусок хлеба, он и набросился… Жевал, жевал и тут же помер…
Рыжик слушал соседа с туго набитым ртом и странно как-то поводил глазами. Обед приходил к концу.
— Голод — тяжелая штука, — монотонным голосом говорил сосед, наевшись, по-видимому, досыта. — Я раз в Нижнем голодал… Вспомнить страшно… Бывало, камушек поднимешь на улице и сосешь…
— А навоз не жрал ты? — вдруг громко, на всю столовую, обратился к говорившему седобородый старец, сидевший напротив.
Все невольно посмотрели на него и с любопытством ждали, что он скажет дальше.
— Да-с, ты только камушек сосал, а я, благородный человек и бывший домовладелец, изволил навозом питаться… Да-с! А все через водку проклятую.
— Эге, так у нас не полагается… — послышался голос одного из служащих.
Человек этот стоял возле Рыжика. На этот раз все взоры были обращены в ту сторону, где сидел Санька. Оказалось, что Рыжик, страшась за будущее, стащил со стола кусок хлеба и спрятал его в карман. Проделку эту заметил служащий и набросился на него.
— Здесь, брат, запасов не полагается делать, — продолжал служащий. — Наелся — и слава богу… Вон на улице сколько голодных…
Рыжик растерялся до того, что потерял всякое соображение. Машинально вытащил он из кармана украденный кусок хлеба и положил его на стол. Бедняга краснел до слез и не знал, куда глаза девать. Под градом злых насмешек и угроз он выскочил из столовой, точно из горячей бани. Ему было мучительно стыдно, и он готов был сквозь землю провалиться.
XIII
Герасим
— Ну и разбойники, чисто разбойники… — услыхал Рыжик и оглянулся: рядом с ним вприпрыжку шел его сосед, обладатель сизого носа.
На этого человека смотреть было и жалко и смешно.
Лохмотья, висевшие на худом длинном теле, плохо согревали его, и он все время ежился и трясся,
