еще тянулась вереница людей.
Вскоре в стойбище осталась только одна Лована, потому что никому не пришло в голову сказать ей: «Пойдем с нами на праздник». Все забыли о ней. И ее мать, и отец, и все сородичи ушли и даже не вспомнили о ней. Она была слишком тихая, и среди веселья и шума никто не заметил, что ее нет.
Много дней шли по лесу разные племена, и там, где они проходили, не оставалось никакой дичи — ведь сколько надо было прокормить народу!
Через десять дней Яади, шагавший во главе, повернул назад и прошел вдоль вереницы людей до последней старухи и последнего отставшего ребенка. И тогда он крикнул, чтобы все люди остановились. И он спросил их: «Где Лована?» Но никто не мог ему ответить.
От старухи, которая плелась в самом хвосте, до мужчин, которые прокладывали путь, люди передавали друг другу три слова: «Ее тут нет».
Вот весть эта дошла до Яади, и, услышав ее, он содрогнулся.
— Я вернусь за ней, — сказал он. — Ей, наверное, нечего есть.
Взял он свой каменный топор, копье и воммеру, свой щит и налла-налла и ушел от всех. Яади возвращался тем путем, по которому прошли племена и где уже не было никакой дичи, так что ему пришлось отойти далеко в сторону и охотиться в глухом дальнем лесу. Он прорубал тропы в зарослях и всю добычу нес за спиной. Он отыскивал пчелиные гнезда в дуплах, и каждый день шел с раннего утра и до той поры, пока не спускалась ночь.
И чем ближе Яади подходил к хижине Лованы, тем больше приходилось ему петлять по лесу, хотя он и так уже шатался под тяжестью добычи, которую нес девушке.
С того дня как племя покинуло стойбище, Лована сидела в хижине и плела сумки. Еда, которую она собирала, не утоляла ее голода. На охоту она не могла пойти, потому что у нее не было копий. Она ела ямс и корни водяных лилий и собирала крабов на берегу.
Но однажды лыко, из которого она плела сумку, стало рваться. Лована все время путала петли, и пальцы у нее дрожали.
Она устыдилась своей неловкости и обеспокоилась. Она старалась плести как можно осторожней и не дергать полоски лыка.
Лована знала, почему дрожат ее пальцы и почему она все поглядывает в сторону, где затихли в ожидании высокие деревья.
Кто-то подходил все ближе, и ближе, и ближе.
Лована слышала, как колотится ее сердце. Она склонила голову, чтобы ничего не видеть, кроме сумки, которую плела.
Кто-то подходил все ближе и ближе.
Она сжала сумку онемевшими пальцами.
Кто-то подходил все ближе.
Она не подняла головы.
И вот тень Яади упала на девушку, и она взглянула на него.
Лована увидела над собой его лицо, и закрыла глаза, и упала на землю, и лежала тихо-тихо.
Яади опустился на колени и взял ее голову в ладони. Он смотрел 'на ее лицо и молчал.
Потом Лована открыла глаза и взглянула на него, и не было в ее глазах страха.
— Что с тобой? — спросил Яади.
— Зачем ты пришел?
— Я пришел за тобой.
— Почему ты сделал это?
— Потому что уже давным-давно твои отец и мать обещали отдать тебя мне в жены. Вот я и пришел.
Она не сводила с него глаз.
— Хочешь есть? — спросил Яади.
— Да, — ответила Лована.
Он отдал ей еду, которую принес, и все смотрел на нее, пока она ела.
— А теперь в путь, — сказал Яади, когда девушка поела. — Пойдем к нашему племени.
— Пойдем, — прошептала Лована.
Он пошел вперед, а она следом. Девушка оставила свою хижину и все сумки и ни разу не оглянулась назад. Она смотрела только на того, кто шел впереди.
На одном конце острова Баду жил вместе с матерью человек по имени Хавиа, и не было у них огня. А на другом конце острова жил крокодил, у него-то огонь был.
Однажды Хавиа и крокодил в одно и то же время били острогой рыбу, и, возвратившись домой, крокодил разложил костер, чтобы сварить наловленную рыбу.
Пришел к нему Хавиа и попросил:
— Одолжи мне немного огня, я тоже хочу сварить рыбу.
— Ты живешь на берегу, — ответил крокодил, — а я в воде. Удивительно, что у тебя нет своего огня.
Не захотел крокодил дать человеку огонь.
Вернулся домой Хавиа, и принялись они с матерью разделывать рыбу, а потом вялить куски на солнце: так и пришлось им есть рыбу сырой.
Много раз с тех пор Хавиа приходил к крокодилу и просил его одолжить огонь, но всегда получал отказ.
И вот однажды Хавиа решил пойти поискать огонь в каком-либо другом месте. Он надел дори[146] и всякие украшения, черной краской раскрасил себе лицо, а потом прыгнул в воду и поплыл в селение Буджи, распевая по пути такую песню:
— О кеке кеке ке каибар ке нгаи мамути кауа (Я вижу там дым, кто-то жжет лес, я плыву туда, чтобы взять огонь).
И вот наконец он доплыл до селения Буджи.
Здесь жила женщина, она жгла лес, расчищая место для огорода [147]. Между большим и указательным пальцами на правой ее руке постоянно горел огонь.
Как только женщина заметила Хавиа, она быстро загасила все язычки пламени: ей не хотелось, чтобы чужеземец узнал, что у нее есть огонь.
— Откуда ты приплыл? — спросила женщина у Хавиа, едва лишь он ступил на берег.
— С острова Баду.
— Что ищешь ты здесь?
— Огонь! Я ловлю рыбу, но у меня нет огня, чтобы ее приготовить.
— Хорошо, — сказала женщина, — сейчас отправляйся спать, а завтра я дам тебе огонь.
На следующий день, когда женщина вновь принялась жечь лес, Хавиа сказал ей:
— Я собираюсь обратно, подойди ко мне — давай попрощаемся.
Женщина протянула на прощание левую руку, но Хавиа попросил дать ему правую и быстро сорвал с ее руки огонь. А потом бросился бежать и прыгнул в воду. Распевая ту же песню, что и раньше, Хавиа поплыл на остров Боигу.
Приплыв на Боигу, Хавиа разжег там огонь. Дым от его костра поднялся высоко в небо. Мать Хавиа увидела его с острова Баду и сказала:
— О, я вижу там дым, это возвращается мой сынок. Стало быть, ему удалось достать огонь.
А Хавиа тем временем поплыл на следующий остров — Мабуирг — и зажег на нем костер.
Увидев дым, мать снова сказала:
— О, теперь он на Мабуирге, дым виден ближе.
Наконец Хавиа добрался до своего острова — Баду.
— Я добыл огонь, а два мои приятеля наловили рыбы, теперь ты можешь приготовить ее на огне, — сказал он матери.
Увидел крокодил, что у Хавиа и его матери появился огонь, и решил прикинуться добрым. Он пришел
