зонтиком. «Мисс там, — сказала Роксана, — а вы стойте, где вы есть». И люди рассказывали, будто офицер на это сказал: «Прошу извинить», приподнял шляпу и даже осадил на несколько шагов коня, а потом обернулся, созвал своих солдат и уехал.
— В уборную! — закричала бабушка.
— Черта лысого, миз Миллард! — воскликнул Эб Сноупс, и бабушка промолчала. Не то, чтобы она не слышала, — она ведь глядела на него в упор, но ей было все равно, как будто даже она сама могла произнести такие слова, из чего видно, что тогда творилось: у нас просто не было ни на что времени.
— Черта лысого, — повторил Эб Сноупс, — вся северная Миссисипи об этом наслышана! Нет ни одной белой леди отсюда и до самого Мемфиса, которая в эту минуту не сидела бы в сортире на саквояже, набитом серебром!
— Мы опоздаем, — сказала бабушка. — А ну-ка быстро!
— Погодите, — сказал Эб Сноупс. — Даже они, даже янки уже об этом пронюхали!
— Будем надеяться, что сюда придут другие янки, — сказала бабушка. — Ну, быстрей!
— Миз Миллард! — закричал Эб Сноупс. — Погодите, погодите!
Однако тут мы услышали, что Ринго вопит у ворот, и я отлично помню, как Джоби, Люций, Филадельфия, Лувиния и кузина Мелисандра с развевающимися юбками опрометью бежали через задний двор с сундуком; помню, как Джоби и Люций забросили сундук в тесную, вытянутую вверх, шаткую будочку вроде караулки, как Лувиния втолкнула туда же кузину Мелисандру и захлопнула за ней дверь; как теперь уже крики Ринго доносились чуть не до самого дома, а потом я снова прилип к переднему окну и увидел их, когда они вскачь огибали дом — шестеро солдат в синих мундирах; они ехали быстро, но в ходе их лошадей было что-то странное, словно все они были не только запряжены парами, но и вместе тянули одно дышло; за ними бежал Ринго уже без крика, и весь парад замыкал седьмой всадник — стоя в стременах с обнаженной головой, он размахивал над нею саблей. Потом я снова очутился на задней веранде, рядом с бабушкой, над всей этой свалкой людей и лошадей во дворе, но тут оказалось, что бабушка все же ошиблась. Можно было подумать, что это не только те же самые янки, что были в прошлом году у миссис Компсон, но что кто-то им даже заранее сказал, где у нас отхожее место. Лошади были запряжены цугом, но тянули они не фургон, а столб, вернее, бревно, длиной в двадцать футов, подвешенное между связанными попарно седлами, и я помню небритые, изможденные лица солдат — они нас не разглядывали, просто окидывали снизу вверх возбужденным и злорадным взглядом перед тем, как спешиться, отвязать бревно, отвести в сторону лошадей, поднять бревно, по трое с каждого бока, и побежать с ним по двору, как раз в тот момент, когда из-за дома выехал последний всадник в сером (офицер — это был кузен Филипп. Хотя мы, конечно, тогда этого не знали, и предстояла еще немалая кутерьма, прежде чем он, в конце концов, стал кузеном Филиппом, чего мы, конечно, тоже еще не знали) с высоко поднятой саблей, не только стоя в стременах, но и почти лежа на загривке у лошади. Шестеро янки его не видели. Нам приходилось наблюдать, как отец обучает своих солдат на выгоне, перестраивая их на всем скаку из колонны в лаву, — его команда перекрывала даже стук копыт. Но голос бабушки сейчас звучал не тише, чем эта команда.
— Там дама! — кричала она.
Янки ее не слышали, не заметили они и кузена Филиппа. Они бежали вшестером через двор, таща бревно, а за ними мчался на коне кузен Филипп с занесенной над их головами саблей, но вот конец бревна ударил в дверь уборной, и домик не просто рухнул — он взорвался. Секунду назад он еще стоял, высокий, утлый, а сейчас исчез, и на его месте кишели орущие мужчины в синих мундирах, которые вертелись, как ужи, спасаясь от копыт лошади кузена Филиппа и его сверкающей сабли, пока, наконец, им не удалось рассыпаться по двору и сбежать. И тогда осталась только куча досок и дранки, а на ней сундук и кузина Мелисандра в своем кринолине, с зажмуренными глазами и открытым ртом, из которого еще вылетали какие-то крики, а немного погодя откуда-то с речки донеслись негромкие щелчки пистолетных выстрелов, которые звучали не страшнее шутих, запускаемых малышами.
— Я же говорил, подождите! — произнес за нашей спиной Эб Сноупс, — я же говорил, что янки нас раскусили!
После того как Джоби, Люций, Ринго и я зарыли сундук в яму и замаскировали свежие следы, я пошел в беседку к кузену Филиппу. Сабля его и пояс были прислонены к стене, но куда девалась его шляпа, я думаю, он и сам не знал. Он снял мундир и, поглядывая одним глазом в дверную щель, обтирал его носовым платком. Когда я вошел, он выпрямился и поначалу мне показалось, что он на меня смотрит. Потом мне стало непонятно, на что он смотрит.
— Какая красавица, — произнес он. — Принеси мне расческу.
— Вас там ждут, дома, — сказал я. — Бабушка хочет выяснить, что произошло.
Кузина Мелисандра уже пришла в себя. Понадобились не только Лувиния и Филадельфия, но еще и бабушка, чтобы увести ее домой, но Лувиния принесла вина из бузины даже раньше, чем бабушка успела за ним послать и теперь кузина Мелисандра вместе с бабушкой ожидали нас в гостиной.
— Ваша сестра… — сказал кузен Филипп. — И ручное зеркало!
— Нет, сэр, — ответил я, — она только наша кузина. Из Мемфиса. Бабушка говорит… — Ведь он-то не знал бабушку. Вот уж кто ненавидит ждать хоть минуту кого бы то ни было!. Но он не дал мне договорить.
— Какая красивая, нежная девушка… — сказал он. — Пришли сюда негра с тазом воды и полотенцем.
Я пошел назад, к дому. Оглядываясь, я видел его глаз за дверным косяком.
— И одежную щетку! — крикнул он вслед.
Бабушка не очень-то его ждала. Она стояла у парадной двери.
— Ну, что еще? — спросила она. Я ей рассказал. — Этот субъект, видно, решил, что мы бал устраиваем среди бела дня. Скажи ему, чтобы шел как есть, и пусть моется на задней веранде, как мы все делаем. Лувиния сейчас подаст обед, мы и так опаздываем.
Но и бабушка не знала кузена Филиппа. Я ей повторил все снова. Она на меня поглядела.
— Что он говорит? — спросила она.
— Ничего он не говорит, — ответил я, — только «какая красавица».
— Мне он тоже только это сказал, — сообщил Ринго. Я не слышал, как он вошел. — Только мыла, воды и «какая красавица!».
— А он на тебя смотрел, когда говорил?
— Нет, — сказал Ринго. — Мне только сперва показалось, что смотрит.
Тут бабушка посмотрела на нас с Ринго.
— Ха! — произнесла она, и потом, когда я стал старше, я понял, что бабушка уж и тогда понимала, что такое кузен Филипп, — ей достаточно было взглянуть хотя бы на одного из них, чтобы понять всех кузин Мелисандр и всех кузенов Филиппов на свете, даже и в глаза их не видя. — Я иногда думаю, что самое безопасное из того, что летает по воздуху, это пули, особенно во время войны. Ладно, — сказала она. — Снеси ему воды и мыла. Но поторапливайтесь.
Так мы и поступили. На этот раз он уже не просто сказал «какая красавица». Он повторил это два раза. Сняв мундир, он отдал его Ринго.
— Хорошенько почисть, — сказал он. — Ваша сестра, как вы сказали…
— Я этого не говорил, — сказал я.
— Неважно, — сказал он. — Мне нужен букет. Принести туда.
— Это бабушкины цветы, — сказал я.
— Неважно, — сказал он. И, закатав рукава, начал мыться. — Маленький. Цветочков десять. Нарви розовеньких.
Я пошел и нарвал цветов. Не знаю, стояла ли еще бабушка у парадной двери. Может, уже и не стояла. Во всяком случае, мне она ничего не сказала. Я нарвал те, которые притоптала новая лошадь Эба Сноупса, стряхнул с них грязь, выпрямил стебли и вернулся в беседку, где Ринго держал перед кузеном Филиппом ручное зеркало, а тот причесывался. Потом он надел мундир, пристегнул саблю и вытянул сперва одну, а потом другую ногу, чтобы Ринго мог обтереть сапоги полотенцем. Вот тогда Ринго это и заметил. Я
