письмо Пятакова, разыскал в Берлине сына Троцкого — Седова и передал ему это письмо к Троцкому. В последующем он передавал от Пятакова деньги на финансирование деятельности Троцкого.
По показаниям Бессонова в октябре 1933 года в отеле “Мерангоф”, в Меране, Италия, при его помощи состоялась встреча Троцкого с Крестинским. Этим Бессонов разоблачал Крестинского как троцкиста, и в связи с этим на процессе произошла серьезная полемика между Вышинским и Крестинским, который этот факт отрицал.
Тогда Вышинский вынужден был допросить Розенгольца, Гринько, которые указали, что Крестинский был троцкистом и одним из руководителей блока. После этого Крестинский признался, что он был троцкистом, но до ноября 1927 года. Пришлось вновь доказывать ему, что он говорил на судебном расследовании неправду.
Серьезным сообщением суду Бессонова явилось то, что Крестинский во время своей поездки в Киссинген на лечение в 1933 году, будучи в Берлине, касался того зондажа, который в то время в наших кругах произвел руководитель внешнеполитического отдела национал-социалистской партии Германии Розенберг по вопросу о возможности тайного соглашения между национал-социалистами и троцкистами.
“В этой связи Крестинский просил меня, — сказал Бессонов, — ускорить решение вопроса о его свиданий с Троцким, потому что ему казалось целесообразным по такому важному вопросу получить директивы.
Разговор с Троцким в основном сводился к апробации той линии, которая намечалась уже раньше и что тогда нащупывался и устанавливался контакт с военными кругами в Советском Союзе, и в этой связи он назвал фамилии Тухачевского и Уборевича” (СО. С.60).
Далее Бессонов показал, что за время работы пункта связи в Берлине с 1931 по 1937 год было получено от Троцкого и отправлено в Москву большое количество писем, не менее 6-7 директивных писем проходило в обе стороны в год. Целый ряд писем направлялся дипломатической почтой. Главное же заключалось в организации личных встреч, и в частности встречи Троцкого с Пятаковым в Осло.
По просьбе Вышинского Бессонов затем рассказал о своей встрече и беседе с Троцким: “В конце июля 1934 года я получил записку от Троцкого через Иогансона о свидании в Париже для информации его о событиях в Германии 30 июля. В конце июля я приехал в Париж ... Весь разговор проходил в одной из гостиниц, в которой всегда останавливался Иогансон. Троцкий сказал, что он очень хорошо знает меня по письмам Пятакова и по рассказам Н.Н.Крестинского.
Он поставил задачу перед своими сторонниками, работающими на дипломатическом поприще, о взятии линии на саботаж официальных соглашений, чтобы стимулировать интерес немцев к неофициальным соглашениям с оппозиционными группировками. “Они еще придут к нам”, — говорил Троцкий, имея в виду Гесса и Розенберга. “Мы не должны, — говорил он, — останавливаться перед тем, чтобы пойти на широкие территориальные уступки. Мы пойдем на уступку Украины, учтите это в своей работе и в своих разговорах с немцами, и я напишу об этом еще Пятакову и Крестинскому”.
Далее он останавливался на вопросах, связанных с работой троцкистских организаций в Советском Союзе, и при этом с особой силой подчеркнул, что в обстановке назревающей неизбежной войны единственно возможной формой прихода троцкистов к власти является поражение Советского Союза в этой войне.
... Было сказано также о необходимости обострения самых крайних террористических методов борьбы ... “Было бы непростительным жеманством, если бы мы, его сторонники в Советском Союзе, не перешли сейчас к прямому уничтожению и устранению Сталина и всех его ближайших сторонников”.
Неожиданно Троцкий стал говорить о Максиме Горьком ... указывая на его чрезмерную близость к Сталину, что высказывания Максима Горького самым определенным образом отталкивают многих сторонников Троцкого из еврейской интеллигенции от него, приближая их к позиции руководства партии. “В этой связи ... он прямо сказал мне о необходимости устранить Горького, о необходимости физического уничтожения Горького во что бы то ни стало. Такова была директива, которую осенью 1934 года я передал Пятакову” (СО. С.62-63).
“В конце сентября или в первых числах октября 1936 года, — сказал на суде Бессонов, — я встретился с Крестинским в Москве. Очень взволнованный, он сообщил мне, что дела у троцкистского центра обстоят очень неважно, что имеется целый ряд провалов, что арестованы Пятаков и Радек и многие другие, что не исключена возможность его собственного ареста и что он просит меня по возвращении в Берлин немедленно отправить об этом письменное сообщение Троцкому, что положение, сложившееся к осени 1936 года является исключительно тяжелым ... что соглашение, достигнутое троцкистами с германской национал-социалистской партией по вопросу о возможности ускорения войны, облегчающее переход троцкистов к власти, должно быть форсировано во что бы то ни стало” (СО. С.63).
По приезде в Берлин Бессонов подробно все изложил в письме к Троцкому, получил от него ответ, который направил Крестинскому.
В ходе судебного допроса Бессонова Вышинский неоднократно обращался к Крестинскому за подтверждением его показаний. На некоторые факты Крестинский давал отрицательные ответы или не мог ответить, симулируя тем, что он плохо слышит показания Бессонова. Однако под давлением неопровержимых доказательств и фактов, приведенных другими обвиняемыми, Крестинский вынужден был признать свои действия или участие в преступной деятельности блока.
Давая показания, подсудимый Гринько назвал свои связи в руководстве и среди участников блока: Рыкова, Бухарина, Гамарника, Крестинского, Розенгольца, Зеленского, Ягоду, Рудзутака — и сказал, что этот центр базировался главным образом на военной помощи агрессоров.
Вышинский (к Рыкову). Вы подтверждаете эту часть показаний Гринько?
Рыков. Да, у нас было с ним два свидания ... как членов нелегальной организации.
Вышинский. Вам не приходилось говорить с Гринько о Крестинском?
Рыков. Мне не было надобности с Гринько говорить о нем, потому что я лично знал, что Крестинский троцкист ... член нелегальной организации.
Вышинский. Выходит, что Крестинский говорит здесь неправду и пытается отвертеться от связи с троцкистами?
Рыков. Он не только говорит неправду, а и не хочет слушать ту правду, которая здесь есть. (СО. С.72.)
То же самое подтвердили Бухарин, Розенгольц, Ягода, и только один Крестинский остался при своем мнении.
“Наряду с этим у центра существовал вариант захвата Кремля, — показал далее Гринько” (СО. С.74). В этот период террористическая работа была одним из основных орудий в общем арсенале борьбы против Советской власти, о чем ему стало известно от Рыкова, Яковлева, Гамарника и Пятакова и что установка об этом пришла от Троцкого.
О себе Гринько рассказал, что он занимался подрывной работой в Наркомфине и Наркомземе по формуле Бухарина — ударить по Советскому правительству советским рублем и в соответствии с его теорией “узких мест”, проводя вредительскую работу в области капитального строительства, сельского хозяйства, снабжения населения продуктами первой необходимости и т.п. В сельском хозяйстве выполнялась установка Рыкова по срыву запланированного партией урожая в 7-8 млрд. пудов, в чем ему помогали Рудзутак и Яковлев. В области товарооборота с помощью Зеленского и Болотина создававшись товарный голод, затруднения, затоваривание в одних районах и товарная потребность в других.
Все это подтвердил Рыков, который вместе с тем показал, что “он знал о военной группе Тухачевского, которая была организована независимо от блока, независимо от оттенков — троцкисты это или бухаринцы. Военная группа ставила своей целью насильственное устранение правительства СССР и участвовала в подготовке кремлевского переворота ...” (СО. С.81).
Обвиняемый Чернов, говоря о своей вредительской работе в Наркомторге Украины, в которую его втянул Рыков, показал, что перед поездкой в Германию в 1928 году он имел встречу с Рыковым и Томским, в ходе которой Рыков поставил перед ним вопрос, не сможет ли он встретиться там с Даном, установить с ним связь и передать поручение от имени правого центра и получить ответ ...
После второй встречи с Даном Чернов поехал на вокзал в трамвае, и по дороге против него была совершена провокация, он попал в полицию и был завербован неким Обергаузом и стал немецким
