Страна восходящего солнца

и одновременно серьезной головной болью, а подчас и смертельной угрозой для князей и полководцев. Именно последние нередко нанимали ниндзя для выполнения самых разнообразных миссий, относясь к самим синоби как к смертельно опасному, хоть и эффективному оружию. Это отношение иллюстрирует судьба одного из наиболее известных ниндзя-гэнина XVI века Като Дандзо («Летающего Като»), мастера магии, иллюзий и фокусов, а также непревзойденного прыгуна и специалиста по восхождениям. Его сначала попытался нанять владыка провинции Этиго Уэсуги Кэнсин, которому Дандзо продемонстрировал свои выдающиеся шпионские таланты. Однако опасения, что Като подослан врагами, перевесили, и Кэнсин приказал убить лазутчика, который, почуяв угрозу, сбежал к основному противнику Уэсуги – не менее талантливому полководцу Такэда Сингэну (двух этих заклятых недругов современники называли «Небо и Земля» – такое же название носит японский художественный фильм, несколько раз демонстрировавшийся на наших отечественных телеэкранах). На службе у Такэда Като Дандзо совершил несколько выдающихся подвигов – например, захватил прекрасно укрепленный замок Сува. Но и у него Като прослужил недолго – оклеветанный придворными князя, он был объявлен вражеским шпионом и убит. Впрочем, многие ниндзя оседали на службе у одного князя надолго, нередко на всю жизнь, делали успешную карьеру, пользовались немалым авторитетом, получали солидное жалованье в сотни и тысячи коку (около 150 кг) риса наравне с обычными самураями и умирали обеспеченными уважаемыми людьми. Яркий пример – начальник разведки и контрразведки сёгуна Токугава Иэясу по имени Хаттори Хандзо Первый (по прозвищу Дьявол), родоначальник целой династии синоби на службе у сёгуната Токугава (Первый он потому, что его сын и внук также носили имя Хандзо).

Но такие ниндзя редко становились темой для рассказов у очагов в крестьянских домах. Неизмеримо большей популярностью пользовались героические одиночки-неудачники (недаром в японском языке существует специальный термин хоганбиики), бывшие на службе у проигравших в ходе междоусобицы князей, а затем оставшиеся «без работы». Больше всех других под это описание подходит знаменитый японский «Робин Гуд» Исикава Гоэмон, который действовал в последние десятилетия XVI века. Кроме своего мастерства в обращении с огнестрельным оружием и прыжках, Гоэмон заслужил добрую славу тем, что нередко раздавал часть награбленного или украденного простым крестьянам. Впрочем, как и подобает японскому трагическому герою, наибольшую славу Гоэмону принесли не успешные проникновения в замки и дома зажиточных самураев и горожан, а неудачные попытки убить Ода Нобунага и Тоётоми Хидэёси (последнего, по легенде, Гоэмону «заказал» родной племянник второго объединителя Японии – Хидэцугу). Судьба Гоэмона печальна – в конце концов его схватили агенты Хидэёси. Знаменитого ниндзя-разбойника сварили живьем в котле на площади в Осака. Кстати, до сих пор особый вид цельнометаллического котла для традиционной японской ванны (о-фуро) в некоторых селах страны Ямато называют гоэмон-буро.

Примечательно, что и второй знаменитейший ниндзя, живший в одно время с Исикава Гоэмоном, Сарутоби Сасукэ находился на службе у той стороны, которая в конце концов потерпела поражение на последнем этапе великой японской междоусобицы. Сарутоби («Прыгучая обезьяна») – наполовину легендарная личность, и вполне возможно, что он имел несколько прототипов, а некоторые японские исследователи вообще считают его вымышленным персонажем. Но в данном случае нам это не столь важно. Главное, что о нем существуют десятки преданий и легенд, в которых знаменитый ниндзя, прошедший невероятно суровую подготовку под руководством своего отца, путешествует по всей стране во время осады замка в Осака в 1615 году, выведывая планы сёгунского правительства и карая тех князей, которые предали Тоётоми Хидэёри, перебежав к Токугава Иэясу (среди убитых Сарутоби Сасукэ даймё нередко фигурирует Укида Сю). По легенде, погиб Сарутоби при попытке проникнуть в замок Токугава, угодив в медвежий капкан и покончив с собой, чтобы не попасть в руки к беспощадным врагам. Делу Хидэёри служил также Киригакурэ Сайдзо и некоторые другие ниндзя, подвиги которых стали фольклорными сюжетами. Чаще всего японский фольклор рассказывает о ниндзя со смешанными чувствами – восхищения, опаски, нередко симпатии к отчаянно смелым, хотя и смертельно опасным лазутчикам. Интересно, что если в некоторых сюжетах деяния ниндзя описываются как совершенные с помощью магии и колдовства, то в других – наоборот, видна тенденция объяснять все более прозаическими причинами. В плане отношения простых японцев к ниндзя и их ремеслу интересна народная сказка «Сабуро из Кога – битая миска» («Кога Сабуро моногатари») (ее, в частности, приводит в своей работе о ниндзюцу А. Горбылев), коротким пересказом которой мы окончим эту часть нашего очерка.

Итак, давным-давно в уезде Кога провинции Оми жили-были трое братьев: Таро, Дзиро и Сабуро. Дальше сюжет развивается почти как в русских сказках про троих братьев – двух старших «умных» и «общественно полезных», и младшего – «дурака», который действует, скажем так, нестандартно. Вот и в японской сказке подросший Таро обучился почтенному ремеслу изготовления головных уборов, Дзиро стал превосходным стрелком из лука, а Сабуро, уйдя из дома, попал в услужение к старушке, которая делала миски. Прослужив ей три года, Сабуро потребовал награду – и ему предложили на выбор любую из мисок. Со злости герой сказки выбрал самую скромную, да еще и треснувшую посудину, которая, естественно, оказалась волшебной и… обучила Сабуро искусству синоби-но дзюцу (ниндзюцу)». Интересно, что отец нашего героя, узнав о профессии вернувшегося домой сына, в особый восторг не пришел, заявив, что Сабуро научился воровскому малопочтенному ремеслу, о котором стоит помалкивать в приличном обществе. Однако Сабуро возразил, что его искусство – особое и может пригодиться для защиты родного края от врагов. Когда о способностях Сабуро прослышал местный князь, он захотел испытать, чего стоят таланты крестьянского сына. Сабуро должен был пробраться в дом к одному жадному богачу и выкрасть у него все его сокровища (сказка сказкой, но похожие задания на профессиональную пригодность нередко фигурируют в японских сказаниях о ниндзя – о том же Като Дандзо, например). Задача усложнялась тем, что богач был предупрежден о предстоящем визите ниндзя. Не вдаваясь в подробности, скажем, что Сабуро отвлек внимание хозяина дома и его слуг большим зонтом, установленным перед воротами, затем незаметно пробрался в дом, подмешал в пищу богачу сонного зелья из своей знаменитой миски, поднял в доме переполох и, пользуясь моментом, увел лошадей, на которые растерянные слуги богача навьючили его сокровища. Интересно, что вначале Сабуро отказывался совершить такой поступок, мотивируя это тем, что ниндзюцу – не забава или воровские навыки, а военное ремесло. Не правда ли, знакомая ситуация – навыки малопочтенные, когда они направлены против «своих», становятся вполне оправданными, если их применяют против «чужих».

Естественно, как только ниндзюцу перешло из области реалий в область мифов и легенд (а это начало происходить уже в XVIII веке), ниндзя все больше стали восприниматься как полумифические персонажи, близкие чертям (oни), таинственным горным монахам ямабуси или барсукам-оборотням (тануки). При этом наибольшей романтизации и мифологизации подверглись великие герои прошлого, ибо их потомки, служившие сёгунской администрации до середины XIX века в качестве полицейских агентов (мэцукэ), осведомителей и т. д., уже давно утратили свой романтический ореол.

Между прочим, по глубокому убеждению автора этой книги, послевоенный бум «ниндзямании» в Японии связан с двумя совершенно разными процессами в общественном сознании японцев – оскорбленной гордостью после попыток оккупационных американских властей запретить все традиционные боевые искусства и усилением национальных чувств, с одновременным же с усилением левых настроений, поиском кумиров из числа тех, кто боролся против государства, системы угнетения. Ниндзя (особенно такие как Исикава Гоэмон) годились на эту роль почти идеально, так же, как и всяческие повстанцы, разбойники, любые «маргиналы» и «девианты», предпочитавшие свободу покорности. Видимо, именно здесь следует искать корни образа ниндзя как представителя «касты отверженных», борца против режима, антипода благопристойного самурая. Впрочем, читатель сам будет иметь возможность убедиться, стоит ли считать ниндзя идейными предшественниками печально известной «Японской красной армии» и прочих анархистских и левацких группировок.

Теперь несколько слов об организациях ниндзя. Не будет преувеличением утверждение, что занятие ниндзюцу довольно быстро превратилось в семейное дело для многих семейств мелких самураев-госи и крестьян во многих районах Хонсю, но особенно – в провинции Ига и уезде Кога соседней провинции Оми. Отцы учили своему занятию сыновей (как именно – об этом немного позже), а иногда и дочерей. Дзёнины занимались разработкой планов, они же через посредников заключали договоры с князьями. Ниндзя среднего уровня (тюнин) нередко осуществляли тактическое руководство отрядами