помнится, сказал ему, что уже давно не хожу к Володе в дом. И правда, я не ходил. Не ходил с тех пор, как его мать раз не впустила меня…
— Так. Ну, и что же предложил тебе Симагин?
— Симагин сказал, что это и к лучшему, и велел мне написать Володе записку. Вот я и написал, а потом привязал ленточкой к камню и забросил в окно Володиной комнаты.
— Мою ленточку? — возмущенно воскликнула Настя. — Ну, Колька, никогда я тебе этого не прощу!
В зале раздался веселый смех, и, хотя Алексей стал стучать по столу карандашом, еще долго никак не могло улечься оживление, вызванное словами девочки. Должно быть, ее восклицание нарушило напряженную, гнетущую обстановку, царившую здесь в эти минуты, и принесло всем облегчение.
— А что ты написал в записке? — спросила Колю народная заседательница Иванова; надев очки, она внимательно посмотрела на мальчика.
— Я написал, что Симагин дал нам свой мотоциклет, чтобы покататься, и чтобы Володя поскорее, пока не вернулась его мать, выходил во двор, — сказал Коля.
— Записку эту следователю найти не удалось, — пояснила Гурьева, — а вот ленточку и камень, к которому была привязана записка, он нашел. Они лежали там, где их Володя и бросил, спеша прокатиться на мотоциклете: ленточка на подоконнике, а камень на полу в его комнате.
— Ясно, — сказал Кузнецов. Он посмотрел на народных заседателей: — Имеются ли у вас еще вопросы к свидетелям?
— У меня нет, — отрицательно покачала головой Иванова.
— У меня тоже, — сказал Шумилов.
— А у вас, товарищ защитник? — обратился Алексей к Тихомирову.
— Нет, все ясно, — похлопав несколько раз ладонями по столу, огорченно произнес Тихомиров.
— Да, теперь все ясно, — сказал Алексей. Он долго, пристально смотрел на Симагина. — Говорите, Симагин… Признавайтесь…
— Что ж, — с нарочитой беспечностью повел плечами Симагин, — если родители сами распустили своих ребят, так можно и к делу их приспособить… — И вдруг, яростно рванув на себе ворот рубахи, Симагин выкрикнул: — А я? Что ж, я мальчишкой не был?! Да я, может, из-за такого вот детства и с пути сбился!.. — Рука Симагина, направленная на Титова, повисла в воздухе.
…Маленьким фонтанчиком взлетела вверх водяная струя. Это газировщица Маша забыла завернуть моечный кран на своей повозке.
Какой-то гражданин с пустым стаканом в руке с изумлением посмотрел на рассеянную продавщицу, но Маше сейчас было не до него. Так и не завернув кран, она лихорадочно сгребла с тарелки в карман мелочь и опрометью бросилась к ребятам, толпившимся у окон.
— Приговор! Приговор! — возбужденно встретили ее ребята.
Маша стала проталкиваться через толпу, и тут ее внушительный вес пришел ей на помощь. Несколько движений — и Маша прильнула лицом к стеклу.
А в зале суда все присутствующие стоя выслушивали приговор, который заканчивал читать Кузнецов.
Насмешливо кривя свои тонкие губы, с развязностью бывалого рецидивиста стоял, широко расставив ноги, Симагин.
Он и сейчас продолжал разыгрывать из себя бесшабашного морячка, позабыв, видно, что все здесь знают теперь, кто он такой на самом деле.
— …Суд приговорил Симагина Бориса Федоровича… — звучал в притихшем зале громкий голос Алексея, — к десяти годам заключения в исправительно-трудовом лагере…
Еще несколько секунд после того, как отзвучали эти его слова, никто в зале не двигался с места.
И вдруг голос Насти:
— А мне его жалко!..
Симагин вздрогнул и, словно вот только теперь услышал свой приговор, тяжело опустился на скамью.
27
И снова мы на нашей тихой улице.
Еще не спал дневной зной, и яркие лучи солнца то тут, то там пробивались из-за домов и заборов на асфальт тротуара.
Вдали, там, где весело перемигивались сигнальные огни углового светофора, как и всегда, плыл непрерывный поток пешеходов и машин. А здесь было тихо, пустынно.
От здания суда серединой улицы двигались две маленькие группы людей. Впереди шли Алексей Кузнецов, Лена Орешникова, Коля, Володя и, конечно же, Настя. Чуть поодаль, следом за ними, шли родители Володи, мать Коли, его бабушка и отчим.
— Это счастье, это огромное счастье, что так все кончилось, — устало поводя рукой, говорил профессор Мельников, строго поглядывая на жену и Титова. — Еще бы немножко — и болезнь оказалась бы слишком запущенной.
— Да, да, — огорченно сказал Титов. — Но мог ли я думать…
— Должны, должны были думать! — Профессор, широко раскинув руки, преградил всем дорогу. — Звание родителей, дорогие мои, — волнуясь, произнес он, — обязывает нас думать! Обязывает нас отвечать за судьбу наших детей!..
А в группе, что двигалась впереди, — свои разговоры.
— А ну-ка, ребята, — сказал Алексей, обнимая за плечи Колю и Володю, — хватит дуться — миритесь!
Алексей, Лена и Настя подтолкнули мальчиков друг к другу.
Володя первым протянул руку.
— Прости, Коля, если я тебя обидел, — сказал он.
— И ты прости меня, — просияв, ответил Коля.
— А я не прощу! — рассмеялась Настя. — Никогда!
Но было видно, что она давно уже простила Коле свою жестокую обиду.
— Ребята! — спохватилась девочка. — Ведь сегодня игра на кубок района! И знаете где? Во дворе нашего дома — на новой площадке! Побежали! Мы еще успеем!
— Но ведь я не могу играть, — повел Володя забинтованной рукой.
— И я не могу, — дотронулся Коля до повязки на голове.
— Не беда! — весело сказала Настя. — Главное, что мы снова вместе!..
Она сорвалась и побежала, уверенная, что ребята последуют за ней.
— Ну, вот и помирились, — облегченно вздохнула Лена, когда ребята исчезли в воротах дома. — Спасибо вам, Алексей, вы очень, очень мне помогли.
Алексей с признательностью, ласково взглянул на девушку.
«Милая, славная вы моя Леночка…» — хотел он сказать ей, но не сказал. И только спросил:
— Меня-то за что же благодарить?
— Теперь все пойдет на лад, — сказала Лена. — Какой сегодня чудесный день, Алексей… Правда?
Алексей в задумчивости отрицательно покачал головой.
— А Симагин? — спросил он. — Подумайте, Лена, если бы лет десять, ну пятнадцать назад нашлись люди, которые предостерегли бы его, помогли ему, как вот помогли мы сейчас Коле Быстрову… подумайте, ведь тогда не было бы сегодня никакого суда, никакого приговора…
