— Смотрите! Смотрите! — Протянув вперед руку, девушка подбежала к окну.
А за окном, через двор суда, к обитому железом автобусу с единственным зарешеченным оконцем шел под конвоем двух милиционеров тот самый парень, о котором только что рассказывала Лена Кузнецову. Как и в коридоре суда, он шел не спеша, вразвалку, с независимым видом поглядывая по сторонам, но его судорожно сцепленные пальцы за спиной и эта вот болезненная сутулость юношески крепкой спины никого и ни в чем не могли обмануть.
— Да как же это?.. — подавленно произнесла Лена, с глубоким огорчением глядя на подошедшего к ней Алексея. — Ну, а Быстров?.. Неужели и его будут судить?..
— Не знаю, — сказал Алексей, провожая глазами, медленно отъезжавшую от здания суда арестантскую машину. — Ничего еще пока не знаю…
Лена вдруг заторопилась, поспешно протянула Алексею руку и пошла к дверям. Стоя у окна, Алексей увидел, как Лена вышла из суда. Он долго смотрел ей вслед, пока она не скрылась за углом соседнего дома.
Отворилась дверь, и в комнату быстрой, уверенной походкой вошла высокая пожилая женщина. На ней был коричневый форменный костюм с прокурорскими погонами; забранные на затылке в тяжелый пучок волосы отсвечивали сединой. Приглядеться к этой женщине — простое, доброе лицо, усталые морщинки возле глаз, по-доброму круглый с ямочками подбородок. Но если повнимательнее заглянуть в ее глаза, спокойные, твердые, то возникшее было сравнение с пожилой домашней хозяйкой, которая умеет готовить вкусные кушанья и заботиться о рубашках своего подросшего сына, исчезнет, и вы невольно внутренне подтянетесь под ее суровым, проницательным взглядом. Если же не поддаться первому впечатлению от доброго подбородка и усталых морщинок и не удивиться суровому взгляду и прокурорским погонам на плечах этой женщины, то перед вами возникнет ее подлинный образ — человека большого жизненного опыта, много повидавшего хорошего и плохого, женщины из тех, которые только у нас смогли выйти за рамки привычных семейных забот и стать общественными деятелями.
— Ну, что же вы, Алексей Николаевич! — громким, резковатым голосом заговорила она. — Опять напоминать вам, что время завтракать?
— Виноват, виноват, Вера Сергеевна, иду.
— Последний раз выступаю в роли вашей няньки! — с напускной строгостью сказала Вера Сергеевна. — И то исключительно из уважения к вашей матери: просила меня последить, чтобы ее Алешенька не забывал завтракать и обедать. А ее Алешенька принимает в неприемные дни каких-то молоденьких девушек.
— Старшую пионервожатую из десятой школы, — заметил Алексей.
— И что же из этого следует?
— Кстати, Вера Сергеевна, — склонился над своим столом Кузнецов, — как с делами о квартирных кражах в доме номер шесть?
— Пока что ничего нового. Такое впечатление, Алексей Николаевич, что кражами в вашем доме — ведь это, кажется, дом, где вы живете? — занялись весьма опытные преступники. Этакий, как говорит наш следователь Беляев, «лихой почерк», и причем один и тот же почерк, у авторов всех этих преступлений.
— И в том же доме, — негромко, как бы раздумывая вслух, произнес Кузнецов, — стали наблюдаться случаи хулиганства, драки, детская безнадзорность. — Он протянул прокурору заявление матери Володи Мельникова: — Вот, почитайте. И вот еще.
Алексей подошел к стенному шкафу. Достав папку с бумагами, он положил ее на стол.
— Ну-ка, ну-ка, — торопливо присела к столу Вера Сергеевна.
Несколько минут она молча медленно листала бумаги в папке, потом, не поднимая головы, озабоченно сказала:
— Ох, и не люблю я все эти мальчишеские истории!
— В них и разобраться-то толком нельзя, — отозвался Алексей. — Вот, например, случай с Быстровым. Почему избил он своего друга? За что? Просто хулиган — и только?..
— Просто хулиганов не бывает, — сказала Гурьева. — Для судьи да для прокурора просто так вообще ничего не бывает, дорогой Алексей Николаевич.
— Это верно, — кивнул Алексей. — Выходит, мальчишки подрались, а нам голову ломать?
— Выходит, что так, — усмехнулась Гурьева. — Мальчишки подрались, а у судьи Кузнецова новая забота. — Она отодвинула от себя папку, с досадой прихлопнула ее своей тяжелой, сильной рукой. — Не слишком ли распухла у нас эта летопись ребячьих невзгод?
— У меня этих папок с невзгодами целый шкаф, — сказал Алексей. — На любой возраст. — Он вдруг порывисто шагнул к Гурьевой. — Да кто я такой, Вера Сергеевна, чтобы судить да рядить обо всех этих невзгодах? — упавшим голосом произнес он. — Ну, Быстрова я еще рассужу — сам был таким, а вот его отчима, мать, всех этих молодых и старых, бывалых и умелых — как мне с ними-то быть?
— Ответ вроде и не труден, Алексей, — внимательно взглянув в грустное лицо Кузнецова, сказала Гурьева. — Если уж попали все эти люди в суд, должен ты их судить. И, как у нас говорят, кого осудить, кого осадить, а кого домой отпустить.
— В том-то и дело — кого да как. Ответ не труден, да трудна задача.
— А закон, а совесть твоя, а все, чем жил до нынешнего дня? Разве это не помощники твои, Алексей?.. Молод? Опыта мало? Верно, жизненный опыт в нашем деле нужен. Да только как его измерить, этот самый опыт? Вот я старуха, и опыта жизненного у меня хоть отбавляй, а всякое новое дело для меня в диковину. И хорошо это: значит, могу еще работать. А как начну новые дела под старые решения подгонять, как начну рыться в памяти да выискивать эти самые прецеденты, так нужно мне будет подавать в отставку.
— А мне и рыться не в чем, — сказал Алексей. — Свод законов, двадцать семь лет, прожитых без особых, прямо скажем, приключений, — вот и весь мой судейский багаж.
— Да так ли это? — несогласно качнула головой Вера Сергеевна. — Одно-то приключение в твоей жизни, что ни говори, особенное.
— Какое же?
— А то, что выбрали тебя народным судьей.
— Да, это верно — вся жизнь у меня с того дня как новая.
— Ну вот, — улыбнулась Гурьева. — А кто ты такой, собственно, что народ доверил тебе быть над ним судьей?
— В том-то и дело, что я никто не такой.
— Будто бы? Выходит, народ ошибся, когда выбирал тебя?
— Может, и ошибся. Мне судить об этом трудно.
— А ты и не суди. Ты работай. Как долг велит. Как сердце подсказывает. — Голос Гурьевой стал строже: — Вот лежит у тебя на столе бумажка: подросток Николай Быстров — хулиган. Подумай-ка, судья, пустяк это или нет?
— Не пустяк, — сказал Алексей, невольно став собранней под строгим взглядом старой женщины.
— Нет, не пустяк. По наклонной плоскости пошел паренек. «А ну-ка, стой! На руку, держись!» Это ты должен сказать ему, Алексей Николаевич. Ты — народный судья. — Гурьева испытующе смотрела на Алексея. — Понял?
— Понял, Вера Сергеевна.
— Все ли, Алексей? Знаешь ли, что значит этот вот вихрастый драчун для матери? Знаешь ли, какое горе сейчас в семье у Мельниковых?
— Догадываюсь… — неуверенно сказал Кузнецов.
— Ну-ну, догадывайся. — Насмешливые морщинки привычно разбежались по лицу Гурьевой. — Одно скажу: нет для меня дел труднее и горше, чем эти вот ребячьи дела… — Вера Сергеевна протянула руку к телефону. — Следователя Беляева, — сказала она, набрав номер. — Константин Юрьевич? Здравствуйте,
