последнюю тарелку в посудомоечную машину.
Она покраснела: ей не нравилось, что он знал ее слабость.
– Может, это подходящий случай поговорить о курах?
– Хорошо. – Он стал выдвигать стул из-за стола.
– Почему бы нам не пойти в кабинет, – предложила Джинджер, думая о плотных темных шторах на подкладке, висящих на окнах в той комнате.
– Хорошо, – снова согласился он; легкая улыбка промелькнула в его глазах, сообщая ей, что он знает, почему она хочет пойти именно в ту комнату.
Стоило им войти в кабинет, как Джинджер пожалела об этом. Это была единственная комната, в которую она не заходила после приезда. Она знала: из всех комнат дома именно в этой ощутимей всего присутствовал дух деда. Он проявлялся во всем – от большого дубового письменного стола, который дед купил много лет назад на аукционе, до слабого, но оставшегося аромата его трубки. Ей казалось, что дедушка вошел с ними вместе и сел на вращающийся стул за столом.
И как же возмутилась Джинджер, когда на дедов стул сел Джадд!
– Ты что, другого места не нашел? – раздраженно спросила она.
Джадд изучал ее целую минуту, потом пожал плечами и пересел на один из двух стульев с прямыми спинками, стоящих перед рабочим столом.
Джинджер медленно обошла комнату, касаясь руками вещей, которые, она знала, были дороги ее дедушке. На встроенных книжных полках стояли книги по сельскому хозяйству, фотографии в рамках и памятные предметы. Глиняная пепельница, вылепленная ею в третьем классе художественной школы, цветок из поделочной бумаги, все вещи, которые она когда-то делала ему в подарок, стояли на видных местах на полках. Воспоминания о дедушке нахлынули на нее, принеся с собой горе, которое Джинджер еще только начинала осознавать.
– Почему не может быть так, чтобы, когда кто-то умрет, у оставшихся стирались бы все воспоминания?
В ее голосе слышались слезы, которые она сдерживала все это время, с тех пор как узнала о смерти дедушки. Вплоть до этой минуты реальность его смерти по-настоящему не доходила до нее, лишь сейчас Джинджер с ужасом осознала, что деда не будет больше никогда.
Она почувствовала, что Джадд подошел и остановился позади нее.
– Ты тоскуешь по нему, – мягко сказал он.
Джинджер повернулась лицом к Джадду, горе сопровождалось таким накалом эмоций, что ей стало страшно.
– Конечно, тоскую! – воскликнула она, выпустив на волю то чувство, которое сумела вычленить из вихря эмоций, – ярость. – Я любила его, но что ты знаешь об этом? Ты-то не любил его: все, что ты хотел, – это заполучить ферму.
– Ах ты, дрянь! – грубо сказал Джадд, прижав ее спиной к книжным полкам. – Избалованная, бессердечная девчонка! Ты думаешь, только ты страдаешь? Только ты любишь? А тебе не приходит в голову, что твоего деда мог любить и кто-то другой?
Джинджер посмотрела в его глаза, сверкавшие яростью. Но за яростью Джинджер увидела глубокое страдание, и это противоречило всему, что она думала о нем. Она не хотела этого замечать, не хотела признавать, что Джадд любит ее дедушку и горюет о нем. Не хотела считать Джадда таким человечным.
Подавляя рвущийся наружу крик, она оттолкнула его: ей нужно было убежать. В смятении Джинджер вылетела из дома, не обращая внимания на грозу, которая сейчас была в самом разгаре.
ГЛАВА ПЯТАЯ
После того как Джинджер убежала, Джадд долго стоял как вкопанный, его душила ярость. Он проклинал Джинджер, которая не верила, что он на самом деле любил ее деда. Проклинал собственную гордость, которая заставляла его прятать любовь к Тому в глубине сердца.
Джадд вышел из кабинета и остановился у окна в гостиной. Поморщился, на мгновение ослепленный яркой белой молнией. Вот так же ослеплена и Джинджер. Не видит, что он страдает по Тому так же сильно, как и она… Раскат грома прогремел над домом, с силой сотрясая окно, перед которым он стоял.
Куда она пошла? Ярость постепенно проходила, и вместо нее росло беспокойство. Джадд, как и все, знал, что Джинджер боится грозы. Он пристально всматривался в окно, где темные силуэты деревьев гнулись и качались под ударами ветра. Дождь лил как из ведра, смывая остатки его ярости. Где Джинджер? Зря она выскочила из дома в такое ненастье…
– Так ей и надо, – пробормотал Джадд, открывая чулан в холле и доставая оттуда плащ. – Может быть, ветер образумит ее, – ворчал он раздраженно, потому что не знал, кто из них больший дурак: она – что затеяла все это, или он – что идет ее искать. Смачно ругаясь, он открыл входную дверь и вышел в грозу.
Дождь хлестал его по лицу. Он посмотрел сначала налево, потом направо, спрашивая себя, куда она скорее всего могла направиться. Слева был сарай, где стояла большая часть сельскохозяйственной техники, за ним – коровник. Справа – старая коптильня, которая теперь использовалась как склад. Туда он и пошел, инстинктивно чувствуя, что именно там она спряталась от грозы. В детстве Джинджер проводила много часов в коптильне среди старой мебели, воздвигая крепости против воображаемого врага, играя с куклами в дочки-матери.
Джадд толкнул дверь, и она со скрипом отворилась. В коптильне стояла кромешная тьма, но он понял, что Джинджер здесь. Почувствовал аромат ее духов, витавший в воздухе, услышал жалостные всхлипы.
Джадд подождал. Но вот вспышка молнии осветила небо, и он увидел Джинджер, свернувшуюся калачиком на старом диване, придвинутом к стене. Джадд стянул с себя насквозь промокший плащ и положил его на пол, потом заговорил с ней, как говорят с испуганным раненым животным: тихо и ласково, надеясь, что самый звук и интонация голоса успокоят его:
