Я вернулся в гостиную и взял трубку. Позвонил в справочную. Оператор ответила только после двадцатого гудка. Она дала мне номер телефона местного такси. Я позвонил по этому номеру. После сорокового гудка пришлось положить трубку.
— Не отвечают, — сообщил я, направляясь в кухню.
— Да я так и знал, что не ответят. После двенадцати в снежную ночь они всегда закрывают лавочку.
Он уже переместился с кухни в темную комнату и просматривал портреты, которые я сделал в Монтане и оставил сушиться. Когда я вошел, он поднял голову.
— Твоя работа? — спросил он.
Я кивнул. Он ничего не сказал, продолжил просматривать отобранные фотографии в пачке из пятидесяти штук. На губах у него появилась улыбка.
— Я бывал на этой гребаной заправке, — сказал он, поднимая снимок прыщавого парня с семьей.
Затем занялся следующим снимком.
— Твою мать, — сказал он, с ухмылкой разглядывая портрет хозяйки забегаловки на дороге. — Это же Грозная Мадж.
— Ты ее знаешь?
— Черт, конечно. Она запрещала мне появляться в ее заведении по крайней мере дважды. — Он поднял уже пустую пивную бутылку. — Нельзя ли еще одну, пожалуйста?
— Уже совсем поздно, — заметил я. — Как ты собираешься добраться до дому?
— У тебя диван есть?
— Полагаю…
— Тогда у тебя гость.
Я не нуждался в госте, особенно таком, который намекает, что мне есть что скрывать.
— Послушай, мне завтра рано вставать.
— Если хочешь, чтобы я убрался, отдавай ключи. И если по пути домой меня остановят копы, я скажу им, что это ты виноват — выгнал меня из дому…
— Принесу тебе пива, — сказал я.
Все еще держа в руке стопку фотографий, он перешел в гостиную и шлепнулся на диван. Я достал последние два бутылки «Роллинг Рок» из холодильника на кухне. Затем протянул ему бутылку и уселся в кресло напротив дивана. Он выпил пиво, разглядывая остальные фотографии.
— Ну… — наконец не выдержал я.
Он поднял глаза:
— Хочешь знать мое мнение?
— Похоже, хочу.
Последовала длинная пауза.
— Они, мать твою, просто потрясающие.
— В самом деле?
— Самая лучшая галерея лиц Монтаны, которую мне только приходилось видеть.
— Ты серьезно?
— Если бы они были дерьмом, я бы не преминул тебе об этом сообщить. Но тебе удалось кое-что поймать. Я смотрю на эти лица и думаю: мой народ, моя долбаная Монтана. И знаешь, почему они так хороши, эти фотографии? Потому что ты не пыжишься, чтобы сделать их аутентичными. Не стараешься представить каждого персонажа затейливым жителем Нового Запада. Ты просто снимаешь их такими, какие они есть. И попадаешь в яблочко. — Он скептически улыбнулся. — Выходит, ты и в самом деле фотограф.
Я не знал, что сказать.
— Выходит, так.
— Ты как-то неуверенно это говоришь, — заметил он.
— Я просто… польщен, вот и все.
— Что ты собираешься с ними делать?
— Книгу, я полагаю.
— Черт, это будет мировая книга. Я даже подарю тебе название:
Он сбросил ботинки и вытянулся на диване, вернув мне фотографии.
— Теперь давай мне одеяло. Предпочтительно без блох.
Я отнес снимки назад в темную комнату, затем вытащил старое одеяло, которое лежало еще на бывшей кровати, ныне выброшенной. Оно все еще воняло плесенью.
— Изысканное житье-бытье, — заметил Руди, когда я накрыл его этим одеялом.
Я бросил на стол ключи от машины.
— Прости, — сказал я, — я для гостей не экипирован.
— Или для пьяниц. Две бутылки пива — поганое гостеприимство. Но коль скоро ты еще не лег, не мог бы ты принести мне стакан воды? Воды до половины.
— Слушаюсь, ваше высочество.
Когда я вернулся из кухни, Руди запустил пальцы в рот и вытащил два комплекта вставных зубов — верхние и нижние. Затем он опустил их в стакан с водой и поставил на диван. Я поморщился. Он заметил.
— Ты уверен, что я все еще ничем тебя не обидел? — прошамкал он беззубым ртом, напоминая детских комиков с резиновыми голосами.
— Спокойной ночи, — сказал я. — И спасибо за добрые слова о фотографиях.
— Я никогда не бываю добрым, твою мать, — заявил Руди Уоррен. — Только точным.
Я выключил свет в комнате и лег в постель.
Проснулся я в одиннадцать и поклялся перейти в мормоны, мунисты, ислам или любую другую веру, которая запрещает употребление алкоголя. Опорожнял свой мочевой пузырь почти пять минут. Еще десять минут пришлось потратить на то, чтобы вымыть забрызганный мочой пол в ванной комнате. Душ помог хотя бы отчасти восстановить равновесие. Но я все еще нетвердо держался на ногах, когда ввалился в гостиную в уверенности, что Руди Уоррен пребывает в коме на диване. Но диван был пуст. Равно как и стакан, в котором лежали его зубы. Ключей от машины на столе тоже не было. Вместо них там стояла почти пустая бутылка из-под пива, на дне которой плавал окурок.
— Руди? — позвал я, решив, что он вышел на кухню.
Ответа я не дождался. Он ушел. И этот невоспитанный сукин сын даже не оставил записки.
Я сделал себе кружку жидкого растворимого кофе. После первого глотка меня едва не стошнило. Второй глоток прошел намного легче, поэтому я захватил с собой кружку в темную комнату. Войдя, я включил свет.
Бордельный свет, который обеспечивала красная лампа, вполне соответствовал моему муторному состоянию. Но стоило мне взглянуть на сухой верстак, как я начал нащупывать другой выключатель, потолочных ламп дневного света.
Когда комнату залил белый свет, я моргнул от удивления. Моя стопка фотографий, сделанных в Монтане, исчезла.
Глава четвертая
Я запаниковал. Ходил взад-вперед по гостиной, не зная, что делать. Я проклинал себя за то, что пошел в бар «У Эдди», за то, что позволил забулдыге втянуть себя в разговор, а больше всего за то, что стал изображать доброго самаритянина и пригласил Руди сюда. Почему я не поступил правильно и не позволил этому гаду разбить свою машину? Или замерзнуть до смерти на улице?
И зачем, черт возьми, он забрал мои снимки? В голове промелькнуло с дюжину сценариев, все с
