Позднее в тот же день нам с Джуди Уилмерс удалось договориться. Мы сидели в ее кафе в галерее, пили кофе чашку за чашкой, и она громко жаловалась каждый раз, когда я возражал против отдельных положений ее контракта. Сначала я изобразил доброго парня и заявил, что меня вполне устраивает, если мы будем делить доходы от этой выставки по принципу 60/40. Но затем я превратился в настоящее дерьмо. Я согласился предоставить ей всего полгода, в течение которых она будет иметь право продавать мои работы, и снизил ее долю во всех вспомогательных продажах до 25 процентов (хотя согласился на ее 10 процентов от всех выставок, которые она организует за этот период). Она уперлась рогами, настаивая, что при общем сроке только в полгода она будет настаивать на 30 процентах. Я готов был согласиться добавить пять процентов, но только при условии, если она согласится на еще одну статью в контракте. Статья эта установит потолок в тридцать шесть месяцев на выплаты всех гонораров, полученных в результате реализации вспомогательных прав за тот период, когда она их контролировала. Ее это не позабавило.
— Настоящий кошмар.
— Я всего лишь хочу подстраховаться, — сказал я. — Да и эта статья обычно включается во все контракты.
— Никакой ты не фотограф, — заявила она. — Ты самый настоящий юрист. Требую потолок в шестьдесят месяцев.
— Сорок восемь, — предложил я.
— Договорились, — сказала она.
Она пообещала подготовить все контракты мне на подпись к завтрашнему дню. Выставка откроется 18 мая и продлится до 1 июня. Она собиралась назвать ее:
— Тогда всего получится восемьдесят. Для шоу я выберу сорок. Разумеется, я проконсультируюсь с тобой. Но за мной, как владелицей галереи, будет последнее слово. Не сомневаюсь, ты сейчас снова начнешь возражать.
— Я не дал тебе ничего, что бы мне не хотелось выставлять, так что… да, я согласен, что окончательное вето будет принадлежать тебе.
— Ты уверен, что не заболел? — поинтересовалась она.
— Очень смешно.
— Но слушай, я бы предпочла, чтобы ты не отдавал больше фотографии в газету после тех шести, которые они начинают печатать на этой неделе. Последняя появится в субботу как раз накануне открытия выставки. Разумеется, это прекрасная реклама. Но после этого я бы хотела продавать снимки в крупные издания, так что боюсь, что «Монтанан» — не тот формат.
— Анна придет в восторг от этой новости.
— Слушай, это ведь бизнес.
Я не стал сразу говорить Анне об условиях контракта, на которых настаивала Джуди, когда я встретился с ней в тот вечер. Потому что, как только она открыла дверь, мы тут же оказались в объятиях друг друга. В следующие полчаса не было произнесено ни слова. Потом она прижалась ко мне в постели, положила подбородок на плечо и сказала:
— Ну, привет тебе.
Я явился вооруженный двумя бутылками шираза, произведенного в штате Вашингтон, и после ужина упомянул, что наша прошлая совместная ночь стала достоянием общественности в Маунтин-Фолс.
— Не смотри на меня так, — попросила Анна. — Я не считаю рассказы о моей личной жизни приятным времяпровождением.
— Тогда как получается, что стены здесь имеют глаза и уши?
— Здесь делать больше нечего, — сказала Анна. — Но слушай, тебе не нравится, что люди узнали, что ты провел здесь ночь? Это же была всего одна ночь. Сегодня еще одна ночь и…
Я улыбнулся ей.
— И завтра, — добавил я, — будет еще одна ночь.
Она посмотрела на меня и крепко поцеловала:
— Именно это я и хотела услышать.
На следующее утро, когда мы заканчивали завтракать на ее кухне, она наконец принесла те шесть снимков, которые отобрала. Грозная Мадж, пара на автозаправке, хозяйка бутика в Бигфорке, священник- фундаменталист около своей часовни-трейлера в Калиспелле, агент по недвижимости в синем блейзере и ковбойской шляпе, байкер со множеством татуировок, играющий в покер с автоматом в «Маунтин- Вью».
— Одобряешь мой выбор? — спросила она.
— Одобряю.
— Теперь я думаю о следующих шести снимках…
— Боюсь, что тут будут некоторые контрактные сложности, — сказал я и ознакомил ее с настойчивым желанием Джуди запретить мне впредь продавать снимки газете.
— Хитрая стерва, — сказала она. — И ты согласился?
— У меня не было особого выбора.
— Гари…
— Но как только я передам ей последний портрет, — сказал я, — не будет никакой юридической причины, чтобы я не мог работать на вас.
Она заговорщицки мне улыбнулась:
— Звучит клево.
Следующие две недели я не знал ни сна ни покоя, ведь мне нужно было снять еще тридцать фотографий для выставки. Каждое утро я поднимался ни свет ни заря и отправлялся в путь. Во второй половине дня возвращался и проводил несколько часов в своей темной комнате, проявляя пленки, а затем отправлялся к Анне на поздний ужин. Я всегда приносил вино и только что высушенные снимки. Но мы неизбежно сразу же оказывались в постели. После строгого рациона с Бет в моем необузданном поведении было что-то приятно подростковое. Мы не могли удержаться, чтобы не касаться друг друга, и во время каждой из моих длинных поездок за портретами за пределы Маунтин-Фолс я считал часы, которые остались до момента, когда я снова окажусь на ее пороге.
— А… это снова ты, — говорила она с наигранным равнодушием, прежде чем протянуть руку через порог и втащить меня в дом — и в свои объятия.
Вино отставлялось в сторону, снимки валялись в беспорядке на полу, а мы умудрялись наполовину раздеть друг друга, прежде чем успевали добраться до спальни.
Потом один из нас нехотя тащился вниз и на скорую руку собирал ужин. У нас появилась порочная привычка есть в постели, и каждый раз, когда была моя очередь готовить, Анна использовала полчаса моего отсутствия, чтобы просмотреть новые снимки с помощью лупы и маркера и отобрать лучшие фотографии за день.
— Какую вспышку ты использовал, когда снимал торговца оружием? — спросила она однажды вечером, разглядывая портрет гордого хозяина оружейного магазина в Бьютте.
— Никакой, — ответил я. — Только тот свет, что имелся.
— Шутишь! Как ты тогда добился такого особого сияния его лица?
— Повезло с заходящим солнцем. Когда я снимал, оно светило прямо в окна по фасаду.
— Как же, повезло, так я и поверила, — сказала она. — Ты его специально так поставил.
— Ну…
— Что касается твоих фотографий, то везенье тут ни при чем. У тебя все чертовски точно просчитано. Но выручает тебя отсутствие притворства. Готова поспорить, что начинал ты с манерных снимков…
— Возможно…
— Но считал себя настоящим художником, как и полагается парню из Барда.
