Шестое чувство

спокойно. Родион Потапович, – повернулась я к Шульгину, который безо всякого выражения на лице рассматривал внезапно взбрыкнувшего Белосельцева, – может…

– Не «может», – оборвал меня Родион Потапович, – не «может»! Никаких «может», Мария, договор подписан, аванс внесен и все согласовано, а что Сергею Георгиевичу вдруг вздумалось помешать мне прочитать бумагу, им же самим мне врученную, так это все нервы, нервы. Наверно, нашему новому клиенту никогда прежде не доводилось попадать в такие ситуации, вот он и не сдержался.

Честное слово, редко когда мне удается распознать, говорит ли босс на полном серьезе или же иронизирует. Такая уж у него манера шутить.

Тем временем наш экспансивный клиент, скорчившийся на диване, медленно поднялся, попытался разгладить мятый пиджак, наверно, забыв, что тот изначально был мятым, а не помялся при неловком падении. Белосельцев поправил покосившиеся очки и выговорил виноватым тоном:

– Простите, я не хотел… Честное слово, не знаю, что на меня нашло. Как будто кто-то шепнул мне в ухо, что, дескать, нельзя давать никому читать… Словно током ударило. Глупость какая, правда?

– Правда, – сказал Родион. – Ничего страшного, Сергей Георгиевич. Мы с Марией привыкли к странному поведению иных посетителей. Был тут один мужчина, так он вообще повел себя страннее некуда: пришел, сел на диванчик да и умер.

– На к-какой… диванчик? – выдохнул Белосельцев.

– Да вот на тот, на котором вы сейчас сидите, – с деланной беспечностью ответила я за Родиона.

Белосельцев подскочил, словно его ужалили в мягкое место.

– Не нервничайте, Сергей Георгиевич, – ободрила его я. – Вы ведь владелец мебельного салона? Так вы ко всякой мебели должны быть привычны.

– Более чем сомнительное утверждение, – отозвался со своего места мой босс, отрываясь от чтения таинственного листа. – Если так рассуждать, то владелец похоронного бюро должен отлично высыпаться в любом гробу. Но мы отвлеклись. Взгляни, Мария. По-моему, очень любопытный документ. Откуда он у вас, Сергей Георгиевич? Я так понимаю, не из семейного архива, если вы так волнуетесь, говоря о нем?

– Его подложили мне в почтовый ящик, – глухо отозвался Белосельцев, глядя в пол.

– В почтовый ящик, – машинально повторил за ним Шульгин, протягивая бумагу мне.

Я взяла и глянула…

Я ожидала увидеть все, что угодно. Распечатку на принтере с угрозами убить, выпотрошить или сделать кастратом, финансовым или физическим.

Но моим глазам открылась полная бессмыслица. Кривыми печатными буквами было написано следующее:

«Наверна это потому, што, я такой глупый. Я помню кагда еще в школе я рисавал салдатеков в пропеси а учитиль сказал што я придурак потомушто нужно не рисавать а писать буквы. Ты еще сказал мне што с тех пор я непоумнел и что я никогда неперестану ходить на могилу катенка которово ты случайно убил насосом для сваей машины. Ты еще гаварил, што, я как последняя баба плакал и просил палажить ему мертваму катенку, который, штобы у него была рыба и малако. Ведь людям пакойникам кладут на магилы жолтыи и синии яйцы и цветы а одна, карова, жевала. Значыт это можно есть…»

Я не дочитала до конца. Тяжело было разбирать эти каракули. Тем более что я не видела смысла дочитывать. Я подняла недоуменный взгляд на нашего клиента и спросила:

– Я так понимаю, что это рука вашего сына Димы? Так, Сергей Георгиевич?

– Да, – ответил он хрипло.

– На самом деле это куда более любопытный документ, чем ты можешь представить себе, Мария, – сказал Родион Потапович.

Впервые за все время разговора с Белосельцевым он поднялся из-за стола и, подойдя ко мне, отобрал у меня лист с кошмарными каракулями. Внимательно разглядел его сначала простым глазом, а потом вооружившись мощным увеличительным стеклом.

– Всему этому, конечно, требуется тщательная экспертиза, – выговорил он наконец. – И я так понимаю, Сергей Георгиевич, что с этим письмом, адресованным вам, связаны какие-то факты, которые особо вас ужаснули. И которые вы еще не успели довести до нашего сведения.

Сергей Георгиевич Белосельцев заговорил быстро и горячо, словно его прорвало:

– Да, это правда, правда… Это письмо действительно написано ЕГО рукой, но у меня не укладывается в мозгу, как это могло произойти. Ведь я обнаружил это в почтовом ящике два дня назад. Честно говоря, я чуть с ума не сошел, когда это прочитал. Потому что это действительно писал Димка. Но ведь он умер, умер! А тут описаны подлинные… подлинные события! Про котенка я говорил ему много лет назад, и никто, кроме меня и его, ничего про этого котенка не знал. Я действительно случайно убил насосом котенка, я не хотел… Я плохо вижу, никогда в жизни не мог с метра закинуть в мусорное ведро какую-нибудь гадость, всегда промахивался… а тут вдруг попал в живое существо, да так, что насмерть! Димка ревел, конечно, а я стыдился его утешать, я с ним говорил холодно… вот то, что тут написано, и говорил. Но самое… самое страшное не это… Дело в том, что в этом письме упоминаются события, о которых Дима знать не мог. А что тут его рука, в письме, я уверен! Уверен!

– Почему он не мог знать о тех событиях, о которых вы говорите, и что это за события? – спросил Родион.

– Не мог, – тупо повторил Белосельцев.

– Почему?

И тот ответил:

– Потому что они произошли уже после того, как Дима умер. А кое-какие – даже после исчезновения Романа, а это было совсем недавно.

– А именно?!.

– Вам, наверно, показалось бессмыслицей, в частности, то, что тут сказано про корову, которая жевала цветы, и про желтые и синие яйца. Так вот, на кладбище, где мы хоронили Диму, была какая-то полусумасшедшая старуха, которая клала на могилу яйца, приговаривая, что, дескать, Пасха… хотя какая Пасха осенью? Она приволокла с собой корову, которая едва не съела один из венков для Димы. Все это нельзя не запомнить, не правда ли?

– Да уж…

– Тогда вы легко меня поймете, когда я встречаю в этом письме, жутком для меня само по себе, такие страшные… указания. – Белосельцев смахнул со лба крупные капли пота. Пальцы конвульсивно комкали платок. – Но это еще не все. Там есть слова… про человека-невидимку. Про подоконник. В самом конце…

Я выхватила у Родиона письмо, не обратив внимания на его протестующее замечание, и прочитала то, что за несколько минут до того я просмотреть поленилась:

«Ты сказал мне папа, што, ты мне гаварил я постоянно в детсве сгонял с падаконика чилавека нивидимку. Я его боялся плакал и говорил, што, кагда я адин и начинаю хатеть спать он подходит комне и кладет халодные пальцы, на мою, наголову и приговаривает: не спи замерзнешь тупой дурачок. А нидавна я увидел иво на падаконике и толкгнул. Все ночь выли пад акном и по асвальту были крававые пятны. Он тоже гаварил, што, я длинное слово ты гаварил низапомню. Дигинират».

– Значит, и этому есть какое-то фактическое подтверждение, так? – выговорила я.

– Совершенно верно, – ответил Белосельцев. – И еще какое подтверждение!

– Только не говорите, что это подтверждение «мокрое», – пробормотала я себе под нос, но на этот раз Белосельцев, кажется, услышал. Он даже качнулся в мою сторону и сказал:

– Я точно не знаю, что значит «мокрое»… С бандитами я не вожусь, сериалов про ментов не смотрю… Вообще они у меня почему-то… не того… не очень. Но, кажется, «мокрое» – это связанное с убийством. Так вот, вы почти угадали, если я правильно понял значение слова «мокрое».

– Вы правильно поняли. И что же?

– Дело в том, что в моем доме, непосредственно под нами, жил некто Владлен Моисеевич Горовой. (При этом имени Родион Потапович притянул к себе ноутбук и раскрыл его.) Он не всегда появлялся дома, поскольку часто оставался ночевать на работе, но… четыре дня назад Владлен Моисеевич был у себя дома.