Я это знал, он мне позвонил, точнее, не мне, а моей жене… он был с ней знаком через своего покойного отца, моего бывшего тестя. В чьей квартире мы сейчас, собственно, и живем. Вот… он… этот Горовой… эх- м…
Родион, который сидел перед экраном ноутбука, глянул на него исподлобья:
– Ну? Что дальше, Сергей Георгиевич? Что вы замолчали? Вы никак не можете выговорить то, что этого Владлена Моисеевича Горового нашли рано утром под окном своей – да и вашей! – квартиры, в палисаднике? Ведь, кажется, вы упомянули, что он жил точно под вами.
– Да, но… Вы это… откуда вы знаете? Откуда вы знаете, что… я же еще не успел сказать.
– Это очень просто, Сергей Георгиевич, – устало выговорил Родион, поднимая лицо от ноутбука. – Гораздо проще, чем вы думаете.
– Вы нашли это в компьютере? У вас есть доступ к какой-нибудь базе дан…
– Ни слова больше, Сергей Георгиевич, – неторопливо, но властно сказал Родион, – ни слова. Мои методы работы и источники информации не имеют для вас никакого значения. Этот Горовой выпал из окна четыре дня тому назад. Вы предполагаете, что в подкинутом вам письме имеется в виду именно это?
В моей памяти тут же всплыли строки: «…подходит комне и кладет халодные пальцы, на мою, наголову и приговаривает: не спи замерзнешь тупой дурачок. А нидавна я увидел иво на падаконике и толкгнул. Все ночь выли пад акном и по асвальту были крававые пятны». Я вскинула голову на Белосельцева: он сидел бледный, глядя прямо перед собой и сжав губы так, что они превратились в одну жесткую серую линию.
– Именно это?.. – повторил Шульгин.
– Да, я так думаю, – быстро сказал Белосельцев, – да-да, я так думаю. Там есть указание: всю ночь выли под окном, а я как раз в ночь смерти Горового не мог уснуть. Выла какая-то собака. Все жилы вынимала своим воем. Раньше мне и стая волков не помешала бы заснуть, а теперь, знаете ли… Теперь не тот стал. Вчера, кстати, были похороны Владлена Моисеевича. Народу было… да, много народу. Он был очень уважаемый человек.
– А кто конкретно?
– А вот этого я не знаю.
– Этот Владлен Моисеевич Горовой, вы говорите, знаком с вашей семьей?
– В основном с женой. У них не могло быть никаких общих интересов, потому что он был стар. Ну, не очень, но гораздо старше меня, по крайней мере…
– Ему ровно семьдесят лет, – сказал Родион. – Точнее, должно было исполниться в октябре, если я верно высмотрел дату его рождения.
– Да, он был старый, – подтвердил Сергей Георгиевич, – это правда. Я уже говорил, что он был то ли коллегой, то ли другом моего покойного тестя? Или и то и другое вместе?
– Да, вы упоминали что-то… Не так определенно, правда, как хотелось бы, но все же упоминали. Вот что, Сергей Анатольевич… – задумчиво начал Родион. Путаница в отчестве ясно указывала на то, что это дело уже засело в курчавой голове моего босса. – Вот что, Сергей… гм… Леонидович, – повторил он через десять секунд, и тут я перебила его, чтобы помешать ему обозвать Белосельцева «Сергеем Митрофановичем», быстро проговорив:
– Сергей Георгиевич, насколько я понимаю, вы хотите, чтобы никто не знал о том, что ведется расследование? Можете не отвечать. Все устроим наилучшим образом. Даже ваша жена не будет ничего знать.
– Нет, она-то как раз должна быть в курсе. Тем более что она и порекомендовала мне обратиться именно к вам, а не в органы.
– Вот как?
– Да.
– Ну что же, это не может не радовать: очень здравое решение, мало вяжущееся с ее неврозами и паранормальными гипотезами о звонках с того света, – негромко заметил Родион.
– Да она вообще очень… здравомыслящая женщина. Вы сами убедитесь в этом. Я не знаю, как именно у вас ведется расследование, но… я так полагаю… наверно, вам потребуется зайти ко мне домой… правильно?
– Совершенно верно, – сказал Родион. – И это сделает как раз Мария.
– Когда, босс?
– Да я так полагаю, что тянуть нечего. Сейчас. Более того… быть может, ей придется остаться у вас ночевать, Сергей Георгиевич.
Тот закивал. Я бросила на Шульгина пристальный взгляд и поняла, что босс хотел остаться один и тщательно поразмыслить над имеющейся в его распоряжении информацией. Прибегнуть к каким-то каналам сбора сведений, известным только ему. У Родиона Потаповича была привычка не раскрывать до конца методы работы, причем это распространялось на всех людей без исключения. Даже на меня.
Белосельцев жил недалеко от центра Москвы в старом доме сталинской постройки. Квартира его располагалась на пятом этаже, а под ней, соответственно, находилась квартира Горового. Белосельцев же сказал, что покойный жил непосредственно под ними.
Говоря о том, что новая, более денежная жизнь позволила в кои-то веки сделать ремонт в своей квартире, Сергей Георгиевич не погрешил против истины. Квартира в самом деле была ухоженная, несмотря на внушительные размеры, с высоченными потолками и очень уютная, этакое семейное гнездышко.
Нина Алексеевна Белосельцева выглядела очень молодо и меньше всего походила на ту нервную, испуганную, убитую горем женщину, которую описал мне ее муж. Не приглядываясь, ей можно было дать не более тридцати пяти, хотя я уже знала, что ей чуть за пятьдесят. Нину Алексеевну сильно молодила прекрасная белозубая улыбка, уложенные в модную прическу волосы без признака седины (красит!); у нее была девическая фигура, стройная, подтянутая. Если она и была убита горем, то не настолько, чтобы быть неспособной следить за собой, как и подобает современной состоятельной женщине.
Впрочем, приглядевшись к тонкой сеточке морщин в уголках больших миндалевидных глаз, к отечности под ними, я несколько переменила первоначальное мнение. И, всмотревшись в выражение этих темных глаз, я ощутила, как приклеенно и неестественно смотрится на этом суровом бледном лице открытая и почти беззаботная улыбка, которой она на правах радушной хозяйки потчевала меня.
Нет, не притворство. Наверно, она просто не хочет выглядеть жалкой в чьих бы то ни было глазах, и это не может не вызывать уважения.
Нина Алексеевна гораздо сильнее, чем считает ее супруг. Впрочем, мужчины всегда склонны недооценивать душевные силы нашего пола.
– Добрый день, – сказала она, протягивая мне руку, – рада вас видеть. Надеюсь, вы сумеете нам помочь, – добавила она.
– Я слишком мало знакома с этим делом, чтобы сказать что-то определенное, – ответила я. – Вы уж извините, что я называю ваше семейное горе так отчужденно: «дело».
– Да нам и не нужны красивые слова сочувствия, – сказала Нина Алексеевна. – Сыты мы ими по горло. Нам нужны действия. Хотя, откровенно говоря, и не знаю, кого звать первым: детектива или священника.
– Нина! – укоризненно выговорил Сергей Георгиевич. – Это же неразумно…
– А я вообще склонна производить на свет все неразумное, если ты еще не забыл! – перебила она мужа.
В ее темных глазах вдруг блеснуло пламя. Да! Это куда более страстная и яркая натура, чем может показаться с первого взгляда.
Последняя фраза Нины Алексеевны – «склонна производить на свет все неразумное!» – вызвала у Белосельцева болезненную гримасу. Горькая память о сыне…
Ведь это Нина Алексеевна родила Белосельцеву сыновей.
– Нина Алексеевна, – сказала я ей, – Сергей Георгиевич говорил мне, что это вы порекомендовали ему обратиться к нам. Правильно?
– Почему «порекомендовала»? Я попросила. И конечно, он пошел. Я слышала, что у вашего агентства
