местных жителей: где были концлагеря, где проходили узники-евреи. И опять — ничего! Только ветер рыдал в потрепанных номерах гостиниц, где она останавливалась на ночь. Или это рыдала она сама?..
Вернувшись в Париж, Вера учредила Фонд Кальмана, на средства которого любой талантливый молодой композитор мог бы обучаться музыке, «невзирая на национальность и религиозную принадлежность». А потом начались кочевые страсти: театры разных стран мира звали госпожу Кальман на премьеры оперетт ее мужа. «Мы, русские, всю жизнь мотаемся по свету. Но раньше меня отовсюду гнали, а теперь вот зовут! — гордо говорила Вера детям. — А когда человек вынужден так часто упаковывать и распаковывать вещи, о гибкости фигуры заботиться не приходится!»
И вот вам — суд в Нью-Йорке! Конечно, Вера отлично знает, почему Лилика кинулась отсуживать деньги. Да эта растяпа угодила в какую-то секту, которая выманивает у дурочек их деньги. Вот Лили и завела старую песню о завещании. Впрочем, и Верка хороша. Она же во всем виновата. Еще тогда, в давних 40-х, она предчувствовала, что ее дурацкий взбрык с «латиносом» будет дорого стоит и отзовется потом. Вера тогда просила у Бога прощения, даже в храм ходила. Да вот не помогло. К тому же Вера дала дочке «оружие» для суда — чистосердечно описала все, как было, в мемуарах. По русской привычке решив — все или ничего. Назвала книгу строкой из лучшей оперетты Кальмана «Княгини чардаша (Сильвы)» — «Помнишь ли ты?».
В этой книге вся ее жизнь — пусть приукрашенная, пусть по-женски наивно рассказанная, пусть авантюрная — но реальная, вся посвященная только любимому мужу. Слава богу, и дети поняли это. Сын и младшая дочь Ивонна отказались поддержать Лили в суде. Словом, обвинение провалилось. Но сколько нервов это стоило! И ведь не денег жалко — а посмертной молвы. Скажут, какие ненасытные детишки у этого «опереточника» — ради доллара готовы извалять имя отца в грязи.
Конечно, нищей девчонке выходить замуж за гения — авантюра. Но Вера ни о чем не жалела. Она все носилась по миру — с одной оперетты Кальмана на другую. В этом и была вся ее жизнь. На девятом десятке неугомонная Вера решилась посетить и Россию, ведь там, на Родине, слава богу, теперь снова двуглавый орел на гербе. Начала хлопотать о приглашении. Мечтала увидеть Петербург и Первопрестольную. Не сложилось.
В 1999 году Вера Федоровна Кальман упокоилась рядом с мужем. На похоронах было множество народа. И на вопрос «Кого провожают?» кто-то ответил: «Королеву оперетты — Фиалку Монмартра». Вот бы неугомонная Верка посмеялась на «королеву». Она-то, носившаяся галопом по жизни, и не подозревала ни о каком «королевстве».
Исповедь мастера Меегерена
Эта история считается величайшей авантюрой живописи ХХ века. В ней оказались рядом и таинственная судьба полотен великого Вермеера, и трагические события Второй мировой войны и фашистской оккупации Голландии. И конено, талант живописца, не уступающий великому таланту Вермеера Дельфтского.
Картины для Геринга
Ранним утром респектабельную амстердамскую улицу Кайзерграхт разбудил вой сирены. Две черные полицейские машины со скрежетом затормозили у дома художника ван Меегерена. Хозяин еще толком не понял, что происходит, а на его руках уже защелкнулись наручники.
Следователь пристально взглянул на невысокого седоватого человека со слегка одутловатым лицом. С виду тому было за шестьдесят, хотя из документов следовало, что в нынешнем 1945 году задержанному исполнится всего 56 лет.
«Хенрикус Антониус ван Меегерен, вы арестованы как лицо, сотрудничавшее с германскими оккупационными властями!» — Безапелляционный тон служителя закона явно не сулил ничего хорошего.
У бедного Меегерена побелели губы: обвинение в коллаборационизме — самое страшное в послевоенной Голландии. Конечно, некоторых зажиточных горожан Амстердама вызывали на допросы — власти интересовались, откуда в нищее военное время у них находились деньги для безбедного житья. Но такие вызовы всегда были на чем-то основаны — на слухах о сотрудничестве с фашистами или продаже контрабандных товаров. Но ван Меегерен — художник и коллекционер живописи, о нем никогда не ходило никаких порочащих пересудов.
«Это какая-то ужасная ошибка! — Голос художника задрожал. — Я не контактировал с немецким военным командованием и не был осведомителем гестапо. Я — художник и занимался только своим делом — искусством. Политика меня не интересовала. Поэтому немцы меня и не трогали».
«А что вы скажете на это? — Следователь развернул лист бумаги и, с трудом сдерживаясь, начал читать: „Сообщаем, что среди картин, обнаруженных капитаном Гарри Андерсоном в художественной коллекции, ранее принадлежавшей рейхсмаршалу Герингу, находится полотно „Христос и блудница“ кисти великого голландского живописца Яна Вермеера Дельфтского. Картина эта приобретена в Амстердаме у художника ван Меегерена при посредничестве художественного агента Вальтера Хофера и баварского банкира Алоиза Мидля“. Как видите, получается, что вы не только контактировали с немцами, но и сбывали им национальное достояние нашей страны. И насколько мне известно, неплохо заработали на этом. Так что советую не отпираться!»
«Но я не торговал национальным достоянием, — робко пробормотал Меегерен, — я только продал собственную картину».
«Вот то-то и оно, что не собственную, а великого Вермеера. И мы еще разберемся, оттуда она к вам попала. Да, кстати, извините, что не предложил вам присесть. — Злорадно ухмыльнувшись, следователь поднялся и вызвал звонком караульного. — Отдохнуть у вас еще будет время. Сержант, уведите арестованного!»
…Камера оказалась крошечной. Одиночной. С потолка капала вода. Стены покрылись узорами зеленоватой плесени. Затхлый запах неприятно щекотал ноздри. Ясно, что за время войны никто не занимался благоустройством тюрем. Но попавшим сюда от этого было не легче.
Тяжело опустившись на железную койку, художник закрыл глаза, пытаясь хоть как-то сосредоточиться и отойти от первоначального шока. Конечно, в его жизни случались тяжелые времена, но такого поворота событий он никак не ожидал. Как они посмели запереть его здесь, словно вора или душегуба! Да еще и обвинить в коллаборационизме. Мерзавцы! Ну ничего, скоро здесь будет его адвокат, мэтр Вандерберг, и все, наконец, уладится.
Увы, адвокат появился лишь через день, и его озабоченный вид не сулил ничего хорошего. «Господин ван Меегерен, к сожалению, мне не удалось добиться вашего освобождения под залог. Обвинение слишком серьезное. К тому же надо учитывать и общественное мнение: газеты уже раструбили о вашем аресте как о поимке фашистского прихвостня».
«Но ведь это полный бред! Я никогда не встречался с эмиссарами Геринга. Как мой адвокат, вы прекрасно знаете, что я имел дело только с голландскими музеями и уважаемыми частными коллекционерами. И за последние семь лет продал им восемь ранее никому не известных картин XVII века, найденных мною в 1930-х годах. Среди них — шесть шедевров Вермеера. А „Христа и блудницу“ я сначала просто отдал на хранение в амстердамский „Рейксмузеум“. И там меня убедили согласиться на обмен этого полотна на 200 картин голландских художников, захваченных немцами в Европе. Так что меня надо не сажать в тюрьму, а благодарить за то, что я вернул в нашу страну столько произведений искусства!»
Хан ван Меегерен. Женщина, читающая ноты (В стиле Вермеера)
