«Ну так выпустите меня! „Христос и блудница“ — не старое полотно, а современная подделка!»
«Как бы не так! — Следователь потряс папкой. — Здесь у меня несколько экспертных заключений о подлинности этого произведения. Оно, несомненно, принадлежит кисти Вермеера».
«Даю стопроцентную гарантию — эксперты ошиблись!» — Художник уже почти перешел на крик, но это, казалось, не производило никакого впечатления на его оппонента.
«Так кто же, по-вашему, написал эту картину?» — с легкой издевкой поинтересовался он.
Меегерен глотнул побольше воздуха и выкрикнул: «Я!»
Следователь опешил.
«Поверьте мне, это правда! Я с молодых лет учился писать так, как старые мастера. И вот теперь даже специалисты не смогли отличить мою собственную работу от работы Вермеера!»
«Это полная чушь! Не знаю, может, вы и в состоянии сымитировать стиль художника. Но как подделать возраст холста? Согласно экспертизе, ему больше трехсот лет!»
«А я и не подделывал! Я рисовал на подлинном холсте XVII века. Это всегда сбивает с толку экспертов. И краски я готовил по старинному рецепту. Потом искусственно состарил картину путем термообработки. Она потемнела, в ней проявились характерные трещинки-кракелюры…»
«Господин Меегерен! — Следователь впервые за время допроса повысил голос. — Вы думаете, я такой наивный идиот, что вам поверю? Да и как в таком случае быть с другими картинами Вермеера, которые вы продали? Не будете же вы утверждать, что и они написаны вами?»
«Буду! — воскликнул художник. — Причем не только они, но и еще две картины, которые я сбыл частным коллекционерам как работы другого мастера XVII века — Питера де Хоха. И я могу все это доказать!»
«Доказать?!» — Лицо следователя налилось гневом.
Но Меегерен, теперь уже не боявшийся ничего — ведь главное было сказано! — заверещал каким-то тоненьким голоском, не давая себя перебить: «У меня дома сохранились счета из антикварных лавок! Там я покупал недорогие работы малоизвестных художников XVII века. Их я смывал, а сам рисовал на подлинных холстах. Но иногда писал прямо поверх! Если расчистить верхний красочный слой знаменитой „Тайной вечери“ моего Вермеера, вы увидите морской пейзаж Абрахама Хондиуса. Пошлите людей в Роттердам, господин следователь, „Вечеря“ там в коллекции ван Бойнингена с 1941 года. А ее раннюю версию можно отыскать в моей мастерской на вилле „Примавера“ на Лазурном Берегу Франции. Там я жил и работал с 1932 по 1940 год. Вот там, во Франции, я и написал своего первого Вермеера — „Христос с учениками в Эммаусе“ на евангельский сюжет!»
Хан ван Меегерен. Христос в Эммаусе (В стиле Вермеера)
Меегерен закашлялся от волнения, и следователь, наконец, сумел вставить слово. «Ну это слишком! — заорал он басом. — Я своими глазами видел эту картину в 1938 году на выставке в музее Бойманса в Роттердаме. Да я сам читал, что ее подлинность установил Абрахам Бредиус — самый крупный специалист по живописи XVII века. Уж его-то вы не смогли бы обмануть!»
«Смог! — Меегерен вдруг залился тоненьким смехом. — Сначала я выставил „Христа“ в Монте-Карло. Ажиотаж был колоссальный. Газеты наперебой пересказывали выдуманную мной историю: как я нашел картину в Италии, в старом заброшенном доме, как на крошечном суденышке тайком вывез во Францию, спасаясь от преследования чернорубашечников Муссолини. Бредиус увидел полотно уже после этого ажиотажа. И я устроил так, что в его распоряжении была лишь лупа, с помощью которой он, разумеется, не мог абсолютно точно установить возраст картины. Но ему показалось достаточно, что по манере она напоминала ранние работы Вермеера. К тому же на полотне обнаружилась характерная подпись Вермеера — его знаменитые вензеля. Да их подделать оказалось легче всего! — Меегерен снова довольно засмеялся. — К тому же злую шутку с Бредиусом сыграла его искусствоведческая эрудиция. Он знал, что в молодые годы Вермеер был в Италии, где учился у Караваджо. А я намеренно выстроил композицию картины в манере этого художника!»
«Какую еще композицию? Не морочьте мне голову!» — уже не сдерживаясь, истерично заорал следователь.
И тогда художник тоже закричал из последних сил: «У меня есть свидетель! Он видел, как я писал мнимых Вермееров! Это мой коллега Тео ван Вингарден! Он мне помогал!»
Истерика следователя прервалась. Его лицо снова обрело почти нормальное выражение.
«Уж не тот ли это художник Вингарден, который в свое время попытался сбыть поддельную картину Франса Хальса? — елейным голосом поинтересовался он. — Его тогда быстро уличили. А теперь, я уверен, наш суд сможет уличить и вас!»
«Я согласен! — выдохнул Меегерен. — Проведите следственный эксперимент! Разрешите мне под наблюдением полиции написать еще одну картину в стиле Вермеера. Потом вы сможете сравнить ее с любыми из проданных мною. И думаю, легко удостоверитесь, что их создал один и тот же человек!»
Служитель Фемиды злорадно уставился на обвиняемого: «Мне все ясно! Вас подучил адвокат. Недаром он настаивает на дополнительной экспертизе „Христа и блудницы“. Требует использовать самые современные научные методы, включая рентгеновское облучение и химический анализ. Надеется, что сумеет доказать, будто картина — подделка. И тогда вы, господин Меегерен, признаетесь в мошенничестве. Ловко задумано, ничего не скажешь: пара лет за подделку картины — это вам не пожизненное заключение или виселица. Да только это у вас не пройдет, любезнейший!»
Хан ван Меегерен. Женщина с бокалом (В стиле Хальса)
«А вы испытайте меня! — Меегерен взглянул в глаза следователю. — Дайте мне краски и кисти, вдруг я сумею создать новый шедевр Вермеера? Тогда никакие экспертизы не понадобятся — все и так станет ясно!»
«Бред! Великие художники пишут полотна годами, а сколько будете малевать вы?! Мастерам помогают ученики и подмастерья. А кто станет помогать вам?»
Меегерен вздохнул и тихо произнес: «Не извольте беспокоиться, мне поможет Ян ван Вермеер. В конце концов, это он хотел, чтобы я написал все эти картины. Да-да, господин следователь, старина Вермеер начал сниться мне еще в Дельфте. Сначала показал вензеля, которыми подписывался. Потом подсказывал сюжеты новых картин. Тех, которые он сам не успел нарисовать при жизни. И я нарисовал их для него! Так что в какой-то мере созданные мной работы — действительно творения Вермеера…»
Возникла тягостная пауза. Следователь судорожно закурил новую папиросу и уставился на подзащитного, как на некую диковинку, потом шумно вздохнул, приходя в себя: «Ради бога, только без метафизики и переселения душ! Мы расследуем вполне земное преступление. И вообще, думаю, на сегодня хватит. Подпишите протокол и отправляйтесь в камеру!»
Перепоручив арестанта караульному офицеру, следователь снял трубку телефона и, сбиваясь от волнения, начал набирать номер прокуратуры. Разговор с прокурором явно не сулил ему ничего хорошего. Ведь он уже, можно сказать, отрапортовал о раскрытии громкого политического преступления. А тут, получается, опять — по новой! Конечно, скорее всего, обвиняемый блефует. А если нет? Тогда вполне можно остаться без долгожданного повышения в должности.
Меегерен снова сидел в своей уже до боли знакомой камере. В голове, как в кино, прокручивались кадры жизни. Ему уже шестой десяток, и что он нажил? Дом, комфорт — явно в прошлом. Мечты, амбиции — все они остались в двадцатых годах. Тогда его картины, гордо подписанные «Ван Меегерен», а не какие-то там «Хальс» или «Хох», красовались на выставке в Гааге и были распроданы за несколько дней. Критики-эстеты пришли в ярость — разве может быть такой успех у картин на традиционные библейские сюжеты? Это же не современно и не изысканно. Науськанная критиками пресса устроила начинающему художнику настоящую обструкцию. И Меегерен запил с горя. Как говорится, покатился по наклонной плоскости. Его бросила жена, забрав с собой детей. Очухавшись, он, бедняга, чуть не покончил с собой. Вот тогда-то ему и приснился сухонький старичок Вермеер, грозящий кистью: «Не смейте этого делать, Меегерен! Мало ли что бывает. Меня эти остолопы-критики преследовали всю жизнь. А я рисовал себе и чихал на их общественное мнение!»
