которого виднеется из-под ворота куртки. На мгновение его рука касается ее груди. Он ничего не говорит, но не спешит убрать руку. Ее нестерпимо, просто нестерпимо тянет влепить ему пощечину, но нечто властное, вселяющее ужас заставляет ее сдержаться. Страх. Ей даже приходит в голову, что он мог бы прямо здесь начать ее тискать, а она, замерев, как мышь, и не подумала бы сопротивляться. Ей нужны эти деньги. Неужели это так заметно?
— Н-да, — продолжает Мюзен, — на юге совсем неплохо…
Рука его уже вынырнула, теперь он мягко поглаживает ее куртку.
— Я очень спешу… — Она выговорила это, отступая вправо, к двери.
— Понимаю, — кивает Мюзен, слегка посторонившись.
Она протискивается к выходу.
— Что ж, приятной поездки, мадам Дюге. И… до скорого?
Он долго жмет ей руку.
— Спасибо.
Она выскочила на тротуар.
Пережитый страх перед ловушкой, в которую она попалась, страх не выбраться, оказаться в полной зависимости от этого банковского кретина, вылился в волну ярости, которая затопила ее целиком. Теперь, когда она выбралась наружу и все кончилось, она бы с наслаждением разбила ему голову о стену, этому придурку. Пока она бежала к такси, она продолжала ощущать его прикосновение и почти физическое облегчение от картины, как она хватает его за оба уха и бьет головой об стену. Потому что именно башка этого придурка была ей особенно противна. Ярость клокочет в ней… Вот она хватает его за уши и бьет затылком об стену. Голова отскакивает с ужасным звуком, глухим и глубоким, этот тип смотрит на нее, как если бы на него внезапно обрушилась вся абсурдность мира, но на смену этому выражению приходит гримаса боли, она бьет его об стену три раза, четыре, пять, десять, и гримаса постепенно сменяется неподвижным, застывшим оскалом, остекленевшие глаза смотрят в пустоту. Она с облегчением останавливается, руки ее в крови, которая льется из его ушей. У него мертвые глаза, глядящие в одну точку, как в кино.
Лицо Лео появилось перед ней, но у него глаза по-настоящему мертвые. Совсем не такие, как в кино.
Голова закружилась.
— Ну так что дальше?
Она подняла глаза. Перед ней такси, она застыла рядом.
— Что-то не так?.. Вам хоть плохо не станет, надеюсь?
Нет, все будет нормально, залезай в такси, Софи, и сматывайся скорее. Успокойся, все в порядке. Это от усталости, тебе здорово досталось, все образуется, сосредоточься.
Во время всей поездки водитель постоянно посматривал на Софи в зеркальце. Она пыталась прийти в себя, разглядывая проплывающие за окном виды, которые и без того были ей отлично знакомы: площадь Республики, набережные Сены, а там, вдалеке, Аустерлицкий мост. Наконец она задышала. Сердце забилось ровнее. Прежде всего необходимо успокоиться, посмотреть на все со стороны, подумать.
Такси добралось до Лионского вокзала. Когда она рассчитывалась, стоя у передней дверцы, шофер снова в упор посмотрел на нее — с беспокойством, любопытством, страхом, а может, со всем вместе, но и с облегчением тоже. Он сунул деньги в карман и отъехал. Софи подняла чемодан и направилась к табло отправления поездов.
Хотелось курить. Она лихорадочно пошарила в карманах. Хотелось ужасно, но искать времени не было. В табачном магазинчике перед ней три человека. Наконец она просит пачку, нет, две, продавщица поворачивается, достает две пачки, кладет на прилавок.
— Нет, три…
— Ну так сколько — одну, две, три?
— Блок.
— Точно?
— Не цепляйтесь ко мне! И зажигалку.
— Какую?
— Все равно, любую!
Она нервно хватает блок, роется в карманах, достает деньги, руки у нее так трясутся, что все падает на стопку журналов у прилавка. Она бросает взгляд назад, потом по сторонам, подбирая купюры по пятьдесят евро, рассовывает их по всем карманам, нет, так нельзя, Софи, так совсем нельзя. Какая-то парочка ее разглядывает. А рядом смущенный толстяк пытается отвести глаза, делая вид, что смотрит в другую сторону.
Она вышла из табачного магазинчика с блоком сигарет под мышкой. Взгляд упал на красные буквы плаката, призывающего остерегаться карманников… Что теперь делать? Дай она себе волю, заорала бы во все горло, но тут на нее нахлынуло очень странное, почти успокаивающее чувство, которое ей предстояло еще не раз испытать, — так в самой сердцевине великих детских страхов из глубины тоски и ужаса всплывает зыбкая, но неколебимая уверенность, что все вокруг не такое уж настоящее, что по ту сторону страхов существует защита, и там, в непонятном далеке, нечто неизвестное оберегает вас… Образ отца возник на краткое мгновение и исчез.
Волшебство защитного рефлекса.
В глубине души Софи прекрасно понимает, что это совершенно ребяческая попытка обрести спокойствие, и только.
Надо найти туалет, привести в порядок волосы и мысли, сложить и убрать деньги, решить, куда она едет, каков ее план, — вот что надо делать. И прикурить сигарету, немедленно.
Она надорвала упаковку блока, три пачки упали на землю. Софи подняла их, положила куртку и блок на чемодан, кроме одной пачки, которую тут же распечатала. Вытянула сигарету, прикурила. Волна блаженства омыла живот. Первая секунда счастья за целую вечность. Почти сразу же волна докатилась до головы. Она прикрыла глаза, чтобы собраться с мыслями, и через несколько мгновений ей стало лучше. Вот так, две-три минуты на сигарету, и словно мир и покой вернулись. Она курила, зажмурившись. После чего затушила сигарету, запихнула блок в чемодан и направилась к кафе напротив перрона, откуда отходили поезда.
Над ней «Голубой поезд»[1] с огромной полукруглой лестницей, а за его стеклянными дверями — залы с головокружительными потолками, белые скатерти на столах, ресторанный гомон, серебряные приборы, пошлые фрески на стенах. Однажды они были здесь с Венсаном, давным-давно… Все это так далеко.
Она заметила свободный столик на террасе под тентом. Заказала кофе, спросила, где туалет. Оставлять здесь чемодан не хотелось. Но не потащишь же его в туалет… Она огляделась вокруг. Справа одна женщина, слева другая. В таких случаях женщины — самое надежное. Та, что справа, приблизительно ее возраста; курит сигарету, листая журнал. Софи выбрала ту, что слева, постарше, пополнее, более уверенную в себе; она жестом указала на чемодан, но на лице ее отражались столь противоречивые чувства, что она и сама не знала, правильно ли ее поняли. Однако взгляд женщины вроде бы означал: «Ступайте, я здесь». Легкая улыбка, первая за тысячелетия. Что до улыбки, то здесь тоже лучше иметь дело с женщинами. Она не прикоснулась к кофе. Спустилась по ступенькам, не пожелала взглянуть на свое отражение в зеркале, направившись прямиком в кабинку, закрыла дверь, спустила джинсы и трусики, уселась, уперлась локтями в колени и заплакала.
На выходе из кабинки в зеркале ее встретило собственное лицо. Опустошенное. С ума сойти, до какой степени она чувствовала себя старой и потасканной. Помыла руки, смочила лоб. Ну и усталость… Подняться обратно, выпить кофе, выкурить сигарету и подумать. Не впадать больше в панику, теперь уже вести себя осмотрительно, все анализировать. Легко сказать.
Она поднялась по лестнице обратно. Вышла на террасу, и перед ней мгновенно предстала катастрофа во всем своем размахе. Чемодан исчез, женщина тоже. Софи взревела: «Черт!» — и принялась яростно быть кулаком по столу. Чашка с кофе опрокинулась, разбилась, все взгляды обратились на нее. Она
