деревни, если их главная цель — это Саддам и его ближний круг. Американцы на своих танках «Абрахамс» и бронемашинах «Брэдли» скорее всего поедут по прямой дороге в Багдад, а не будут тратить время на беготню посреди зарослей картофельной ботвы в полях вокруг Мосула в поисках неуловимых Джо из отряда Фуада.
Все шейхи охотно демонстрируют мне свое личное оружие, с которым они путешествуют по стране. Они охотно позируют для фото, и Юра просто исходит слюной от профессионального возбуждения — каждый типаж просто мечта фотографа. Один старенький шейх с Запада страны показывает нам старинный пистолет, с которым его отец воевал против англичан.
В багажнике серебристого «БМВ-740», на котором приехал из того же Мосула другой северный шейх Асаф Хассан Шейф (65 лет), хранится целый арсенал: два Калашникова, с десяток гранат «Ф-1» в ящике, шесть цинков с патронами и десятка полтора уже заряженных магазинов. Вот какой упакованный иракский Чингачгук.
Чувствуя мой молчаливый вопрос, Асаф желтозубо улыбается и, слегка смущаясь, говорит: «А что, дорога дальняя. Всякое может случиться».
В городе нигде нет централизованного электричества. Говорят, американцы сбросили специальные графитовые бомбы на распределительные подстанции, и вся их электронная начинка вышла из строя. По всему городу гудят и урчат генераторы.
Последние два дня бомбежки стали еще интенсивнее. 7 или 8 телефонных станций из двадцати в Багдаде превращены в руины. Каждый телефонный узел бомбят по крайней мере два дня подряд.
Люди, живущие рядом с телефонными станциями, уже научены горьким опытом 91-го года и заранее перебрались к родственникам или в убежища. Они после первой бомбежки не спешат возвращаться в свои искореженные дома. Ждут, когда упадет вторая ракета.
На улицах все чаще и чаще встречаешь машины с гробами, привязанными к багажникам на крышах. Число гражданских потерь растет с каждым днем, а американцев все нет и нет. Уже все забыли про обещанный блицкриг в 72 часа.
С каждой войной, с каждой новой бомбардировкой у людей накапливается все больше опыта выживания. Появляются и другие «полезные» навыки. Багдадцы научились очень быстро хоронить убитых.
Сегодня присутствовал на похоронах одной глухонемой женщины, которую похоронили за пять минут. Она тоже погибла в результате взрыва. На похоронах из всех родственников присутствовал один племянник. Остальные в больнице. Жила тихо, ни одного слова не сказала, и похоронили тихо. Никто слова не сказал.
Сделал репортаж для «Эхо», стоя на балконе во время бомбежки. Меня слышно, бомбежку нет. Зачем рисковал? Чуть не оглох и не выпал с балкона. Зато голос был такой испуганный, словно я висел вниз головой над пропастью во ржи.
Александра, француженка, снимающая фото для «National Geographic», для чего-то записывает все бомбежки на свой цифровой диктофон. Я послушал, ощущение такое, будто бомбы взрываются у меня над головой.
Я снова позвонил на «Эхо», записал голос, потом отдельно звук. Получилось классно: и голос звонкий — геройский, и звук войны, как в саунд-треке «Спасение рядового Райана». Там в студии «Эха» они наложили одно на другое, и вышел классный репортаж с войны. Под фанеру.
0 пропавших журналистах из «Ньюсдэй» все еще никаких известий. Это ужасно. Их или убили, или пытают сейчас в каких-нибудь подземных казематах. Здесь никто больше не спрашивает у властей про них, чтобы лишний раз не будить собак. Никто не хочет разделить судьбу Мак'Алистера и Самана. Никто даже об этом не пишет. Я, однако, каждый день на «Эхе» об этом говорю. Как бы не нарваться.
Первое апреля — день смеха. Теперь для меня на всю жизнь этот день будет днем Али Исмаила, двенадцатилетнего мальчика без обеих рук, ампутированных по предплечья.
Он из деревни на южной окраине Багдада. Ночью бомба упала на их дом и убила почти всю семью, мать, отца и 12 других родственников. Али остался жив, но весь обгорел и потерял обе руки. Грудь и живот у него обожжены до синевы. Он лежит под саркофагом из железных дуг, накрытых выцветшим шерстяным одеялом, вертит своими большими карими глазами и все время пытается посмотреть на руки, не выросли ли они снова.
Возле его кровати сидит бессловесная тетка в черном чадоре
— накидке с платком. В коридорах повсюду десятки черных женщин, как темных теней. Издалека в сумерках аварийного освещения может показаться, что это души умерших медленно пролетают по лабиринтам больничных коридоров, ищут выход из этого чистилища.
Мы с Юрой и Ахмедом едем на южную окраину Багдада, в деревню, где жила семья Али. Находим это место. Куча пепла и золы, битого камня. Запах смерти.
На обратном пути обезлюдевшая деревня ощетинивается «Калашниковыми». Народные мстители устроили нам засаду. Под направленными в упор в голову дулами автоматов выходим из машины. Слышу, как передергивают затворы.
Опять я из-за Юры попал под расстрел. Его идея была ехать сюда, «закруглить историю», как он выражается. Вот и закруглили. Только, похоже, мы сейчас вместе с историей закруглим свою жизнь. Главное — не выдать свой страх, но и не качать права. Тут нужен правильный баланс фатализма и находчивости. У Юры полно фатализма, а у меня находчивости. Но похоже, моя привычная находчивость иссякла в самый необходимый момент, как в том анекдоте про смекалистого солдата. И мне сейчас моя хваленая смекалка подсказывает: «П-ц тебе, Сережа».
Пока я веду этот оптимистический диалог со своей смекалкой на фоне Юры, который, как водится, прикинулся бессловесным, тощим, серым фотоштативом, Ахмед осторожно вступает в неспешную, рассудительную дискуссию с народными мстителями. Через пять минут он доходит до слова «русские», и мы спасены. Снова мне повезло с Юрой. Опять не расстреляли, хотя было видно, что очень хотели. И Ахмед конечно молодец, смог вступить в полемику со смертью. Были бы мы американцами, кокнули бы нас без разговоров, даже на аккредитации не посмотрели бы.
Да, дубина народного гнева начинает подниматься.
Тем временем в Багдаде Саддам Хусейн делает заявление, что никто из его родственников не покинул Ирак. Заявление нужно для того, чтобы развеять слух, что его семья якобы перебралась в Йемен. Перебралась или не перебралась, правды мы никогда не узнаем, как говорила моя любимая теща о каких-то моих объяснениях чего-то в далеком прошлом, когда я был молод и красив и смекалка меня не подводила…
Ездил с Юрой и другими журналистами на автобусе в Хиллу. Это рядом с Вавилоном, в 100 киломметрах к югу от Багдада. В Хилле нам показали только одну больницу. В ней по крайней мере две сотни раненых из окрестных деревень. Врачи говорят, что по характеру ранений похоже, что использовались кассетные бомбы. Кассетные бомбы специально изготовлены поражать живую силу противника на поле боя, и применять их в густонаселенных районах просто варварство. Однако кассетные бомбы не запрещены конвенциями.
По дороге туда и обратно видели много уничтоженной иракской военной техники. А в одном месте даже видели, как зенитка взлетела на воздух после прямого попадания американской ракеты.
В Багдаде «день смеха» продолжается. Произошло то, что я предвидел и чего так долго и безнадежно боялся.
Мы с Юрой застряли в лифте, между вторым и третьим этажами. Чтобы нам было веселее, с нами еще застрял один итальянец с двумя канистрами бензина. Юра вновь включает режим транса и безучастно ждет, когда нас обнаружат. Идиот-итальянец с досады пытается закурить. Я еле удержался, чтобы не выбить ему все зубы и навсегда отучить от этой дурной привычки. Но тот все понял с полуслова. Я не знаю, откуда у меня взялись силы, но я раздвинул внутренние двери лифта сантиметров на пять, чтобы только протиснуть туда свое отчаяние, и заорал диким голосом. Именно диким. Буквально.
Минут через пять нас обнаружили. Минут двадцать искали электриков и техников. Не нашли. Мне
