несколько позже, и Паола многозначительно взглянула на Грэхема.
— Я вчера только смотрел стадо годовалых жеребцов, — ответил Терренс, — и, имея перед глазами эту восхитительную картину, я спрашиваю…
— Но Хэнкок возражает вполне обстоятельно, — осмелился высказаться Мартинес. — Мир без тайны скучен и бесполезен. А Дик не признает тайны.
— Вы его не понимаете, — выступил в защиту Дика Терренс. — Я знаю его хорошо, Дик признает тайну, но не ту разновидность ее, с которой знакомят детей. Никаким романтическим сказкам, с которыми носитесь вы, он не поверит.
— Терренс уловил мою мысль, — кивнул Дик. — Мир всегда будет полон тайны. Для меня человеческий мозг — не бoльшая тайна, чем реакция газов, дающая маленькую каплю воды. А если вы согласитесь с тем, что есть одна великая тайна, то все более сложные явления перестанут быть таинственными. Простая химическая реакция похожа на одну из тех аксиом, на которых строятся здания геометрии. Материя и энергия остаются вечными тайнами; они проявляются в тайнах пространства и времени. Проявление их не таинственно — таинственна только сама материя, из которой сотканы эти проявления. Материя и энергия, да еще и место действия явлений — пространство и время.
Дик замолчал, всматриваясь в бесстрастные лица А-Ха и О-Дая, подававших в эту минуту на стол прямо против него. «Они вряд ли болтливы — подумал он, — хотя много шансов за то, что и они интуитивно знают все, как и Ой-Ли».
— Вот вам, — торжествовал Терренс, — это-то в нем и прекрасно, он никогда не становится на голову и не теряет равновесия. Он стоит крепко на твердой земле, он стоит на факте и на законе, и никакими фантазиями и химерическими измышлениями его не собьешь.
Как за обедом, так и после него, и вечером никто бы не догадался, что с Диком не все благополучно. В честь возвращения Льют и Эрнестины он положил конец тяжеловесным дискуссиям философов и пустился на всевозможные шалости, фокусы и проказы. Паола тоже заразилась его настроением и помогала ему в его проделках, от которых не поздоровилось никому.
Самая удачная из его затей была игра: представить нечто вроде поцелуйного обряда. Пощады не было никому из мужчин. Грэхему выпала честь пасть первой жертвой, чтобы потом быть свидетелем, как будут подвергаться испытанию остальные, которых Дик вводил в комнату поодиночке. Когда настала очередь Хэнкока и он за руку с Диком степенно дошел до середины комнаты, то его там уже ждала Паола с сестрами, стоя на выставленных в ряд стульях. Он окинул их подозрительным взглядом и настоял на том, чтобы сначала обойти их кругом. Но необычайного как будто ничего не было, разве только то, что на каждой из них была мужская фетровая шляпа.
— Что ж, ничего, красиво, — заявил Хэнкок, стоя перед ними и глядя на них.
— Действительно красиво, — заверил его Дик. — Вы видите перед собой лучшее в нашем имении, это его представители и они подарят вам приветственный поцелуй. Выбирайте, Аарон.
Аарон быстро перевернулся на каблуках из опасения, что ему с тылу грозит какая-нибудь скрытая опасность, и спросил:
— Они все три меня будут целовать?
— Нет, вы должны выбрать одну.
— А те, кого я не выберу, не будут на меня в обиде? — допрашивал Аарон. — А против бакенбард они не против? — задал он еще новый вопрос.
— Нет, не против, — заявила Льют. — Сколько раз мне приходило в голову, какое же ощущение, если поцеловать черные бакенбарды.
— Нам сегодня придется перецеловать всех философов, поэтому торопитесь, — заявила Эрнестина. — Сколько там народу ждет! Надо же мне узнать, как целуется поле люцерны!
— Кого же вы выбираете?
— Разве после всего сказанного еще остается место для выбора, — бойко ответил Хэнкок. — Конечно, выбираю даму моего сердца — маленькую хозяйку.
И в тот же миг, когда он поднял к ней лицо, Паола наклонила голову, и с загнутого вверх края ее шляпы, прямо в лицо ему, ловко нацеленной струёй, вылился добрый стакан воды.
Когда пришла очередь Лео, он тоже смело остановил выбор на Паоле, но чуть не испортил игру, благоговейно преклонив колени и поцеловав край ее платья.
— Так не годится, — крикнула ему Эрнестина. — Целовать надо по-настоящему. Протяните губы для поцелуя.
— Пусть последние будут первыми, поцелуйте меня, Лео, — взмолилась Льют, чтобы спасти его от замешательства.
Он взглянул на нее с благодарностью и протянул губы, но недостаточно закинул голову, и струя со шляпы Льют полилась у него по шее и по спине.
— Меня пусть поцелуют все трое, и да вкушу я тройной рай, — выпутался Терренс из затруднительного положения, и в награду за такую изысканную любезность к нему на голову полились разом три струи.
Дик расшалился, как ребенок. Беззаботнее его, казалось, не было человека в мире, когда он поставил Фрейлига и Мартинеса спиной к двери, чтобы измерить их рост и разрешить спор о том, кто из них выше.
— Колени вместе… выпрямить! Головы назад!
А в ту самую минуту, как они головой коснулись двери, с другой стороны ее раздался оглушительный треск, и они отскочили. Дверь открылась, и вошла Эрнестина с палкой с наконечником от гонга в каждой руке.
В самом разгаре веселья явились Мэзоны, Уатсоны и вся их компания из Уикенберга.
Дик настоял на том, что и вновь прибывшие молодые люди заслуживают чести быть посвященными в поцелуйный обряд. Но от него не ускользнуло, что среди суматохи и взаимных приветствий многолюдного общества Лотти Мэзон воскликнула:
— Ах, добрый вечер, мистер Грэхем! А я думала, вы уже уехали.
И тогда среди шумного гама, размещая гостей и продолжая разыгрывать взятую на себя роль бесшабашного весельчака, он стал зорко ловить на лице Лотти остро испытующий взгляд, которым женщины пронизывают только женщин и который он теперь предвидел. Долго ждать ему не пришлось. Именно так Лотти и взглянула на Паолу через несколько минут, когда та, случайно столкнувшись лицом к лицу с Грэхемом, что-то ему говорила.
«Пока не знает, — решил Дик, — Лотти не знает. Но она подозревает»; он был убежден, что при данных обстоятельствах ничто не порадовало бы ее сердце так, как если бы ей удалось открыть, что безупречная Паола — такая же слабая женщина, как и она.
Лотти Мэзон была высокая, видная брюнетка лет двадцати пяти, несомненно красивая и, как Дик имел случай убедиться, безусловно смелая. Еще совсем недавно завлеченный и, надо сказать, завлеченный умело, он позволил себе с ней легкий флирт, который, впрочем, не зашел так далеко, как ей бы этого хотелось. С его стороны ничего серьезного не было. Не допустил он и развития какого-либо серьезного чувства с ее стороны. Но все же и того, что было, хватило бы для Лотти, которая особенно внимательно могла наблюдать за Паолой и увидеть какие-то признаки подозрительного поведения с ее стороны.
— О да, он чудесный танцор, — говорила Лотти Мэзон полчаса спустя приехавшей с ними маленькой мисс Максуэлл. — Не правда ли, Дик? — обратилась она к нему, заметив, что он подошел к ним и слышал ее слова, и посмотрела на него невинными бесхитростными глазами, в действительности — он отлично это знал — тут же внимательно его изучая.
— Вы о ком? Вы, вероятно, имеете в виду Грэхема, — откликнулся он без малейшего смущения. — Это правда. А что, не затеять ли танцы? Тогда мисс Максуэлл сможет сама оценить. Но у нас только одна дама, с которой он сможет полностью раскрыть свое мастерство и продемонстрировать свое искусство во всем блеске.
— Паола, конечно, — сказала Лотти.
— Разумеется. Конечно, Паола. Ведь вы, молодежь, и понятия не имеете о том, что значит вальсировать. Вам ведь негде было учиться.
