– Эй-раз! Эй-два! – начал выкрикивать дядька Ваня, скаля зубы.
Хаотичные и случайные взмахи превратились в ритм. Все ускорилось. Грязь. Глина. Взмахи рук. Эй-раз, эй-два!.. Косыночка Зинки Тюриной съехала на спину, и дождь тут же мелко ее припечатал.
И тут раздался крик Хромого Кирщика: «Даю огня! Даю огня!» – о Кирщике как-то забыли. А вар уже был нужен. В то примитивно-строительное время «кирщик» – это была не совсем профессия, а как бы искусство. И вот артист своего дела, колченогий и ярый, метался, прихрамывая, из стороны в сторону и кричал:
– Даю огня!.. Да что же вы, дьяволы! Дров мало!
Под огромным чаном с глыбами застывшей смолы и точно поплыл дым. Затем огонь. Пламя усилилось, стало метаться, дрова прогорали в одну минуту. Спешно несли заготовленные доски и чурбаки. Дядька Ваня, хрипло кликая на помощь, в одиночку волок рассохшиеся сани, брошенные здесь еще зимой. Кто-то нес кадушку. Наконец, как выход, прибыл грузовик со старыми шпалами. Огонь гудел. В сумраке пламя металось и приковывало глаза. Люди столпились у огня. Грязные, не меняя одежды, но уже изменившиеся в отблесках – другие люди. Они молчали. Багровые. Яркие. И лица были в той самой вековечной торжественно-трагической окраске. Хромой Кирщик, как трудяга черт, то спрыгивал, то опять влезал и, помешивая варево, колдовал в своем чану. Все остальные стояли завороженные. И маленький Ключарев беспричинно притих, смотрел на это язычество.
И вот – второй разговор. И опять же по телефону. И друг друга в эти дни они не видели.
– Понимаешь, Наташа, – говорит Ключарев. – Это ведь даже не статья, а…
– Понимаю, – подхватывает она с иронией. – Статеечка.
– Именно так, – объясняет Ключарев. – Это могло бы сойти в качестве, например, дипломной работы. Не больше. Скажем, статья студента пятого курса.
– Да, – говорит она. – Может быть, четвертого?
– Нет. – Ключарев слышит ее скрытую злость и тут же слышит свою злость: – Нет. Пожалуй, все-таки пятого.
И он повторяет, что написать хороший отзыв он никак не может.
– Наташа, работа у него слишком слабенькая. Я могу подсказать ему, что и как доработать. Могу дать совет. Могу даже позаниматься с ним. Хотя времени у меня… – Ключарев вдруг закашливается, такого обязывающего «позаниматься» он сам боялся, и вот оно уже сказалось.
Наташа молчит.
– Чего ты молчишь? – спрашивает он, ощущение отвратительное: сейчас ему на шею посадят какого-то милого болвана, и Ключарев будет писать за него работу. – Чего ты молчишь?
– Я чувствую – ты не хочешь написать отзыв.
А это уже делает промах Наташа – ей бы ловить минуту, хватать момент, когда Ключарев согласился «позаниматься». Но она ведь тоже нервничает, торопится в словах и… упускает мгновение. И упрямо настаивает:
– Я чувствую – ты не хочешь написать отзыв.
– Ты чувствуешь правильно.
– Если ты не помогаешь нам, то ведь ты нам тоже не нужен.
– А-а, – говорит Ключарев. – А я-то, грешным делом, думал, что тебе интересно, когда мы с Майей в гости приходим. Я думал, что тебе это приятно. Мне казалось… – И Ключарев уже умышленно откашливается, отчасти давя и отчасти пряча волнение. – Мне казалось, что, приходя к вам, я иной раз рассказываю остроумные вещи.
– Ты преувеличивал. Ты думаешь, мы приглашали тебя и твою жену из-за твоих умненьких высказываний?
– Вот именно, – говорит Ключарев. – Надо ж было мне так ошибиться.
– В следующий раз не ошибайся, – говорит Наташа, ставя точку.
Гудки. И это даже как-то невероятно, что вот так разом все кончилось. Тем не менее факт – и Ключарев тоже вешает трубку.
И вот вечер. И ужин… Ключарев укладывает злополучную статью в конверт, чтоб отослать Наташе (не везти же к ней домой, это значило б начинать разговор заново), – он укладывает в конверт, заклеивает и надписывает адрес.
Майя рядом, она вертит в руках тюбик с клеем. Она спрашивает, и это она спрашивает уже в третий раз за сегодня:
– Ты правда не можешь ему написать хороший отзыв?
– Не могу. Ей-богу, полнейшая чушь.
– А что Наташа сказала?
– Тоже чушь городила.
– А я уверена, что ты, кроме всего, еще какую-то гадость ей сказал.
– Я?
И тут уж Ключарев (он поначалу не хотел этого делать) выкладывает жене разговор со всеми оттенками. «Приглашали тебя и твою жену» и тому подобное.
Майя молчит, губы поджаты, признак глубокой обиды.
Наконец она тихо произносит:
– Мы… мы не пойдем к ней больше.
– Это уж само собой. Особенно если учесть, что нас больше не пригласят.
После ужина Ключаревы купают детей. Пока раздевали – ничего. Но в ванной младое племя, чуя какое-то скрытое нервное напряжение, разгулялось и будто обезумело, визг, крик, от всплесков вода заливала пол. Жена шлепнула Тоню, а Ключарев (независимо от жены, так уж получилось) вдруг дает подзатыльник Дениске. Дети ревут от мыла, от шлепков, от непонимания. Майя быстро обтирает их, она молчит, ни звука. А Ключарев тащит их одного за другим в постель.
Обида на Наташу (женщина задела женщину) не проходит, Майя не может заснуть. Майя лежит в постели, свернувшись в комочек, отдалившаяся, чужая.
– А чему, интересно, ты радуешься? – спрашивает она, а темнота комнаты как бы подчеркивает и повторяет вопрос.
– Я вовсе не радуюсь, – отвечает Ключарев.
Ночь. И дети уже спят. Тишина.
На следующий день деликатный и мягкий Иван Серафимович входит в отдел (уже в который раз) и все тем же ровным голосом говорит:
– Виктор, вас к телефону.
Ключарев идет в кабинет начальника; вообще говоря, занимать телефон – это не порядок. Тем более что Иван Серафимович всегда тут же выходит, чтоб дать поговорить. Ключарева больше бы устроило, если б начальник раздражался, а не выходил из кабинета с этой подчеркнутой ровностью. А звонит Володик Зарубин.
– И ты никак не можешь дать отзыв?
– Нет.
– Зря ты уперся, какого черта пускать пузыри!
– Оно как-то само получилось.
– А вот я бы дал отзыв, дурак все равно дураком останется. Я бы ему дал отзыв. Жаль, я не математик.
– Я тебе сочувствую.
А это уже звонит Логинова:
– Витя… Говорят, на тебя какой-то бзик напал?
– Да, – соглашается Ключарев.
– А ведь ты злишься. Если злишься – не прав. Хочешь расскажу, что в тебе сейчас происходит? Я разложу тебя по полочкам. И ты сразу поймешь, какой ты есть. В тебе, Витя, есть черточка…
– Ладно, ладно, – грубо обрывает Ключарев. – Я знаю, какой я.
Ключарев сидит минуту и другую, трубка положена, – в кабинете начальника пусто и тихо, Ключарев
