представил Гребенникова жене и все повторял:
– Смотри, Верочка, на него и вспоминай. Это наша с тобой молодость, и в самом чистом виде!..
Они поужинали вместе. И жена профессора время от времени ласково говорила Гребенникову:
– Да вы берите… берите варенье, пожалуйста.
Распределение шло полным ходом.
– Нет, – говорил Гребенников представителям. – Я уже почти договорился. Опоздали.
– А у нас чудесный исследовательский институт. И лес рядом. И очень развитое спортобщество…
– Спасибо за предложение. Спасибо, но я – уже…
На самом же деле Гребенников распределен не был. Он ждал, как решится вопрос у Вали.
– Слушай, – сказал Гребенников, возбужденно влетая в комнату. – Тебе Седовласый назначил на пять часов?
– Да, – сказала Валя.
– Поздравляю. Мы опоздали.
– Вовсе нет… Он сказал, что в пять ученый совет только начнется. Павличек, все-таки оденься почище.
– Обожаю ученый совет!.. Говорят, академики при случае дерутся своими полированными палками.
– Павличек, мы не увидим, как они дерутся, – мы ведь идем к перерыву.
– Какая жалость!
Гребенников натянул свитер поопрятнее. А Валя уже была готова. Они пришли в институт.
В перерыве седовласый профессор поманил молодых супругов пальцем. Затем он отвел их по коридору. Чуть-чуть в сторону.
– Вот тут, на диване, мы и присядем.
Они сели, и после паузы Гребенников спросил:
– Вы, кажется, хотите взять Валю в аспирантуру?
– Да.
Седовласый профессор отчасти еще как бы заседал на ученом совете. Поэтому говорил он запинаясь и не сразу подбирал слова:
– А почему же и нет?.. Валя старательная и не без искорки… Д-да… Именно не без искорки божьей. А я таких люблю.
Затем с Вали он перевел глаза на Гребенникова:
– Вы, Павел, обдумайте это. Обдумайте вместе и решайте. Конечно, Валя имеет право отказаться… Но учтите: аспирантура – это не так часто бывает в жизни…
И, как бы загрустив об этой самой жизни, он повторил:
– Не так часто, Павел… Не так часто.
Он встал:
– Впрочем, думайте. Еще целых два месяца…
И они – думали.
Вопрос был в том, как же и куда же распределиться Гребенникову, потому что его в Москве не оставляли. И даже подмосковные места были к этому времени разобраны.
– Куда же мне деться? – размышлял Гребенников. – Не жить же нам врозь?
– Как же быть Павлику? – обращалась ко всем с одним и тем же вопросом Валя.
Им повезло. Один из московских исследовательских институтов взял Гребенникова на работу, правда, с условием, что он будет жить не в Москве, а в Подмосковье. Там институт дал им отдельную комнату. И они поселились. И даже ездили одной электричкой – Валя по делам аспирантуры, а Гребенников в свой институт.
Примерно через полгода (зимой) я и третий наш земляк, Тиховаров, договорились ехать к Вале. Я был уже женат и приехал с женой, а Тиховаров сам по себе. Так мы и прибыли к ним в Подмосковье.
– Пельмени! – сказал я, входя, и в носу стало щемить от запаха.
Гребенников был заметно немногословен. А Валя сияла, чувствуя, что сумела всем угодить, – пельмени были сделаны отлично. Когда зуб прокалывал ткань, мясное ядрышко обдавало проперченным соком и язык и самое душу. Говорили о том о сем. И что надо бы почаще видеться. Помню, Валя сказала:
– Ой, а скоро в Москве еще один наш будет. Мой братишка! Сережка!
– Поваренок? – спросил я.
– Да.
– Он был какой-то вялый, на ходу спящий.
– Да, да, дите войны. Каша все время изо рта валилась, – подтвердила Валя.
– Он и сейчас такой?
Я помнил этого мальчика, безжизненного, с потухшими глазами.
– Нет, – сказала Валя и почему-то засмеялась. – Приедет, посмотришь. А приедет он, между прочим, завершать свое поварское образование.
– Вот уж всласть поедим! – улыбнулся Тиховаров.
– Вы лучше поешьте сейчас. Вторая кастрюля готова! – торжественно объявила Валя.
Мы сидели у них допоздна, пробовали петь наши песни, и для этого пришлось обучать песням чужаков. То есть мою жену и Гребенникова. В конце концов и это удалось. И мы разъехались очень довольные вечером.
Мы уже подъезжали к своему дому (я и жена), мы сидели двое в безлюдном автобусе, и я спросил:
– Ну, как тебе Тиховаров?
– Понравился.
– А хозяева как?
– Он – очень понравился.
Я смотрел в замерзшие окна автобуса. И спросил:
– А Валя?
– Нет.
Я ожидал похвалы или, например, кисленьких комплементов (женщина о женщине), а такого открытого «нет» не ожидал.
– Но почему?
Жена безразлично пожала плечами:
– Не знаю…
И едва ли прошла неделя после того вечера, Гребенников вдруг заявился к нам. Я как раз только что пришел с работы, намерзся – зима стояла лютая.
– Привет, – сказал я ему, – садись к столу.
– Спасибо. Ох и морозец! – Гребенников стряхивал снег.
Мы поели. Жена куда-то вышла. И только тогда он сказал мне:
– Знаешь… Валя куда-то исчезла.
– Как исчезла?
– Она оставила записку, что ушла с подругой в лыжный поход. На два дня.
– Это теперь называется «исчезнуть»?
– Да погоди. Ты что, Валю не знаешь? Никогда и ни в какой лыжный поход она не пойдет. Это не для нее. Хоть бы уж сочинила поумнее. – Гребенников старался выглядеть рассудительным и спокойным.
– Действительно странно.
– Что странно?
– Да все… все это… Как-то странно.
Я, разумеется, уже кое о чем подумал. Но от неловкости молол какую-то чушь. Гребенников понял это и невесело улыбнулся.
– Все проще. Она обманула меня – вот и все.
– Подруга эта?
– При чем здесь подруга? – сказал он.
