И тут уж мне стало совестно.
– Ты прости, пожалуйста, – сказал я. – Понимаешь, сейчас время такое… Сейчас смеются над такими, как ты. Вышучивают. Ты меня тоже пойми: это ведь редкость, чтоб вот так, как ты к Вале… – Я сглотнул слюну и, помедлив, добавил: – То есть из-за нее… То есть ты без нее не можешь, да? – Я как бы усмехнулся: – Это ведь редкость…
И мы оба, как сговорившись, потянулись за сигаретами – и закурили от спички.
Он сказал, помолчав:
– Надо ее найти как-то.
– Я обещал, и я помогу, сколько сумею, – сказал я, – но ты уверен, что она захочет вернуться?
– Конечно, – сказал он, – конечно!
Я встал, что было делать – спать? Но уже не спалось. С кухни я прошагал в прихожую и как-то полуавтоматически стал надевать плащ. Сначала я действительно хотел пройтись по улице и подышать ночным воздухом. Я даже сказал:
– Пойдем прогуляемся. Все равно не спится.
– Нет. Я уже засыпаю, – сказал Гребенников.
Я надел плащ прямо на майку и перед уходом заглянул в комнату: жена и дочка спали. Я вышел на лестничную клетку, стал неторопливо спускаться – и где-то тут пришла мысль.
Тиховаров тоже ведь был на этом съезде в Киеве и мог что-то знать, нужно позвонить, спросить – в этом и состояла моя нехитрая мысль. Правда, как спросить? Мне не хотелось, чтобы о Вале и Гребенникове опять начали носиться слухи. Тем более Тиховаров относился к Вале с некоторым презрением. И я заколебался. А ночь была теплая, без прохожих, и телефонная будка стояла с распахнутой дверцей – пустая.
Я положился на самотечность разговора, на то самое «как получится», и, войдя в будку, набрал номер.
– Тиховаров, привет!
– А-а… привет, – он узнал меня по голосу.
– Ты спал?
– Да. А в чем дело?.. Только я совершенно сонный.
Я помялся. Вопрос для ночного времени был, понятно, дикий, но я спросил:
– Слушай… Ты ж в Киеве был. Как там?.. На этом… симпозиуме?
– Ты издеваешься?
– Бог с тобой! Мне действительно интересно.
Тиховарова обмануть нетрудно – надо только твердо стоять на своем.
– Ну, что же тебе рассказать?.. Выступал, например, мой шеф, выступал Бобокин – оба по сорок минут…
Тиховаров, время от времени зевая, начал перечислять доклады.
– Подожди-ка, – сказал я. – Ну а кто блеснул?.. Ну, понимаешь, о чем я: какое-нибудь эффектное сообщение. Словом, сенсация, шумиха и все такое…
– Откуда ты знаешь?
– Знаю.
– Ну а знаешь – зачем спрашиваешь? Разумеется, Корнеев. Вообще-то он поэт. Иван Павлович Корнеев, не слышал?
– Поэт?
– Ему лет сорок, и кроме того, что он поэт, он занимается еще и русским языком – лингвистикой…
– Прости. Но все-таки что он у вас на симпозиуме делал?
– Ну как же: лингвистика, связь с вычислительными машинами – это сейчас модно до психоза.
– Я чувствую, вы там не переутомлялись… Ну а сам Корнеев, какой он? Тихий?.. Или нет? Наверное, пьянчужка и весельчак? Бабник, ага?
– Не уверен я, что он пьянчужка, ты уж меня извини за неосведомленность, – с этакой укоризной (за мои дурные мысли о хороших людях) сказал Тиховаров.
Я заторопился. Как это ни странно, – я хорошо это помню и могу поклясться, – моя речь сработала в нужном направлении раньше, чем мысль:
– Ну ладно, иди спи. Как-нибудь зайду. Кстати, ты Валю нашу видел?.. Как она в Киеве?
Вроде бы и случайное сопоставление имен этого Корнеева и Вали должно было сработать (если, конечно, там что-то было!) – и сработало, тем более что Тиховаров был сонный.
– Валя? Она как всегда. Вокруг этого Ивана Павловича она и закрутилась… В своей роли!
– Ну, пока.
– Пока.
Вернувшись, я ничего не сказал Гребенникову, мне не хотелось, чтобы вышло что-то вроде той драки на даче, – я решил поискать Валю сам.
Утром Гребенников сказал, что он пойдет по знакомым.
– Только ты не спрашивай. Зайди и посиди у них. Если они что-то про Валю знают, они сами скажут, – напутствовал его я.
Он очень тихо сказал:
– Я ведь так и делаю.
Он ушел.
Я тоже вышел, позвонил из автомата на работу, кое-как отпросился на полдня – и теперь был свободен.
Сразу же (и довольно спешно) я отправился к поэту-лингвисту, я волновался, – я почему-то был уверен, что увижу там и Валю и этого Корнеева, – оказалось: ни его, ни ее. Только секретарша. Я как-то сник после своего разгона и бесцельно прохаживался около кабинета с надписью: КАБИНЕТ ЛИНГВИСТИКИ. КОРНЕЕВ ИВАН ПАВЛОВИЧ. Надпись, то есть табличка, была новехонькая, кабинет тоже новый – видно, поэт только- только пошел в гору… Не придумав, что делать, я рискнул повторить старый ход, который когда-то сделал Гребенников, – то есть я опять вошел и спросил секретаршу:
– А не подскажете хотя бы, где находится дача Ивана Павловича?
Секретарша фыркнула, сверкнув в улыбке двумя передними зубами, здоровенными, как у зайца:
– Он молод… У него нет дачи.
– Будет и дача, – сказал я, чтоб хоть что-то сказать, и улыбнулся: – Дело наживное.
– Вот тогда, пожалуйста, и приходите, – пропела она с издевательской нежностью.
Я решил съездить к брату Вали. В моей памяти он был все тем же вялым мальчиком, и я с трудом представлял, что он здесь, в Москве, и учится в каком-то специализированном училище ресторанных работников. Не скажу, что быстро, но я нашел.
– Здесь общежитие ресторанного училища?
– Нет, – ответила мне вахтерша с вызовом, – и никогда его здесь не будет!
Дело в том, что училище своего общежития не имело – арендовало ровно один этаж в этом вот здании. «Ресторанников» здесь не любили, и, видимо, не без причины.
Я отыскал этаж – полутемный и с устоявшимся запахом пива.
– Эй! – крикнули мне из полутьмы коридора. – Чего тебе?
Я молчал, потому что никак не мог сообразить, откуда идет крик.
Оказалось, что голоса шли откуда-то снизу, от моих ног. Я вгляделся. Вдоль коридорных стен – справа и слева – сидело человек десять, юнцы, совсем зелень, около них шеренги пивных бутылок. То есть сидели эти парнишки на полу, на корточках, спиной привалившись к стене, а около стояли бутылки.
– Мне Чекина… Сергея Чекина.
Один из сидящих у правой стены сказал хрипловато:
– Скажем, где Чекин, если всем поставишь по пиву…
Я молчал, глаза привыкали к темноте.
– Ну, угощай, угощай! – подбадривали меня голоса.
Тут было лучше промолчать, и действительно – один из сидящих оценил мое молчание и, вдруг вскочив на ноги, сказал:
