ближайшей Белладонне на одной только Лотерейной улице насчитывалось восемьдесят пять абортариев и двенадцать трансплант–питомников, предназначенных специально для таких вот маленьких дурочек. Однако Белладонна — Белладонной, а община Бурма–Шейв была общиной Бурма–Шейв, и потому братья Галлацелли предпочли Белладонну общине. Здесь, в подпольном универсууме, они получили десятидолларовые дипломы в области агрономии, юриспруденции и общего машиностроения. Они бы с удовольствием провели в этом городе остаток жизни, но в баре на улице Примавера с ними произошло досадное недоразумение, связанное с ножом, пьяным грузчиком и девчонкой. Из?за того, что в Белладонне закон еще кое?как соблюдался — ибо полностью коррумпированная полиция лишь немногим хуже абсолютно честной — им снова пришлось бежать.
Они тащились по паутине, сотканной из сверкающих стальных рельсов и опутывающей весь мир — фермер, законник и механик. Эд был механик, Луи законник, а Умберто — фермер. Эти специальности могли позволить им устроиться в любом месте, ибо мир был еще достаточно молод, чтоб нагрузить работой любые свободные руки. Но вышло так, что этим местом стала Дорога Отчаяния.
Они вылезли из своей автомотрисы — мрачные, потные, но как всегда дьявольски красивые — и распахнули двери Б.А.Р.Отеля. Они по очереди позвонили в колокольчик. Все головы повернулись, все глаза уставились на них. Братья Галлацелли улыбнулись и помахали всем присутствующим.
— Эд, Луи и Умберто, — представился один из них.
— Ищем, где переночевать, — объяснил другой.
— Чистые постели, горячая вода и горячий ужин, — сказал третий.
Персис Оборванка появилась из подвала, где она размещала бочонок свежего пива.
— Да? — сказала она.
— Эд, Луи и… — сказал Эд.
— Ищем, где… — сказал Луи.
— Чистые постели, горячая… — сказал Умберто, и все они одновременно, в одно и то же мгновение, влюбились в нее отчаянно и страстно. Видите ли, существует теория, согласно которой для каждого человека во всем мире существует лишь один совершенный, абсолютный объект любви. Для братьев Галлацелли — одного человека, повторенного три раза — этим совершенным, абсолютным объектом оказалась Персис Оборванка.
Следующим утром братья Галлацелли отправились поговорить с доктором Алимантандо по поводу вида на жительство. Он выделил Умберто земельный надел, Эду сарай, где он мог чинить механизмы. Поскольку предоставить Луи офис, окружной суд и даже угол в баре, чтобы тот практиковался в своем искусстве, было невозможно, то он дал ему участок земли почти такой же большой, как у Умберто, и посоветовал заняться скотоводством, которое в условиях Дороги Отчаяния было ближайшим аналогом юриспруденции.
8
У Микала Марголиса была проблема. Он мучительно любил женщину–ветеринара, практикующую в доме номер двенадцать, через дорогу. Однако объектом и удовлетворением его похоти служила Персис Оборванка, его постельный и деловой партнер. У женщины–ветеринара из дома номер двенадцать, которую звали Мария Квинсана, тоже была проблема. Проблема заключалась в том, что она служила объектом похоти для ее брата Мортона. Она не любила его, даже по–братски, и равно не любила Микала Марголиса. Единственным человеком, которого она любила, была она сама. Но эта самовлюбленность сверкала, как бриллиант, великим множеством граней, и лучи ее падали на окружающих, заставляя их думать, что она любит их, а они ее.
Первым был ее брат Мортон Квинсана, одержимый дантист, чье собственническое отношение к сестре никого не могло обмануть. Все знали, что он тайно вожделеет ее, и он знал, что тайно вожделеет ее, и она знала, что он тайно вожделеет ее, и вожделение не может быть тайным, когда о нем известно такому количеству людей. Но уважение и собственническое чувство Мортона Квинсаны были таковы, что он не мог позволить себе прикоснуться к сестре и пальцем. Поэтому он горел в аду неудовлетворенности на расстоянии вытянутой руки от нее. И чем дольше он горел, тем жарче полыхал огонь одержимости. Как?то вечером он застал сестру флиртующей с Галлацелли, смеющейся их тупым крестьянским шуткам, принимающей от них выпивку, трогающей их грубые, уродливые руки. Тогда он поклялся, что никогда не станет лечить ни оного из братьев Галлацелли, даже если те придут к нему, визжа от боли, даже если мучительное гниение дентина превратит их в животных и заставит колотиться головой о стены; нет, нет, он изгонит их, отправит прочь без всякого сожаления, извергнет их, стенающих, страдающих и скрежещущих зубами — за то, что оплетали сейчас его сестру Марию сетью своей похоти.
Другим дураком был Микал Марголис. Из?за матери он никогда не был счастлив в любви. Счастье пришло, когда мать объявила о своей помолвке, счастье с жизнерадостной, полной энергии и ненасытной Персис Оборванкой. Потом с еженедельного товарного поезда из Меридиана сошли Мортон и Мария Квинсана. Микал Марголис забирал со станции бочонки с пивом и ящики со спиртным, и увидел высокую, сильную женщину, идущую по платформе с естественной грацией и скрытой силой охотящейся кошки. Их взгляды встретились и разошлись, но в это мгновение Микал Марголис почувствовал электрический разряд, прошедший по позвоночнику и сплавивший основание сердца, в котором хранятся порядочность и честность, в ком черного стекла. Он любил ее. Он не мог думать ни о чем, только о том, что он любит ее.
Когда доктор Алимантандо предоставил семье Квинсана пещеру, он поспешил предложить свою помощь в постройке дома. — А как насчет вымыть и протереть стаканы? — воскликнула Персис Оборванка. Микал Марголис махнул рукой и вышел. Когда доктор Алимантандо выделил семье Квинсана надел, Микал Марголис копал канавы, рыл каналы и строил дамбы, пока в небесах не засверкало лунокольцо. — А кто будет подавать выпивку? — спросила Персис Оборванка. — Кто приготовит ужин этим голодным людям? — И когда Мортон Квинсана с сестрой пришли в Б.А.Р./Отель, он подал каждому чашу горячего плова из ягнятины и столько бесплатного пива, сколько они могли выпить, и болтал и шутил с ними до самого закрытия. Стоило какой?нибудь курице в отеле почувствовать себя скверно, она сей же момент отправлялась к Марии Квинсане, даже если должны была сегодня же попасть в суп. Мария ощупывала ее своими искусными пальцами, а Микал Марголис тем временем представлял себя на месте курицы. Очень многие животные Марголиса и Оборванки переболели этой осенью.
И все же Микал Марголис не был счастлив. Он метался между любовью хорошей женщины и любовью дурной, как маленький кристалл кварца в потоке времени. Персис Оборванка, женщина земная и притом невинная, как орел в поднебесье, спрашивала его, не болен ли он. Микал Марголис отвечал стоном беспримесной неудовлетворенной похоти.
— Может быть, тебе следует обратиться к кому?нибудь, любовь моя. Последние несколько дней ты совсем не можешь работать. Как насчет этой ветеринарши, а? В смысле, люди ведь тоже животные. Может быть, она тебе поможет.
Микал Марголис обернулся и посмотрел на Персис Оборванку.
— Шутишь, что ли?
— Нет, правда, сходи.
Микал Марголис застонал еще громче.
Что касается Марии Квинсаны, то ей не было до этого дела. Именно так, не было дела. Ко всякому, кто был слаб настолько, чтобы любить ее, она не испытывала ничего, кроме отвращения. Она презирала своего дурака–брата, презирала мальчишку из бара. Тем не менее, она не могла устоять перед вызовом. Она отберет дурачка у слепо любящей его простушки, с которой он живет. Это была игра, игра; фишки не имеют значения, важен только ум, двигающих их; ум и победа, ибо победив, она сможет еще глубже презирать проигравших. Один блестящий гамбит принесет ей триумф над обоими: Микалом Марголисом и ее чертовым братцем. После этого она наконец сможет порвать с ним и показать себя миру. — Смотри за Мортоном, — таковы были последние словам ее железной матери. — Смотри за ним, заботься о нем; позволь ему считать, что он сам принимает решения и не позволяй принимать ни одного. Мария, я приказываю.
