— Кто его кормилица? — Я немедленно откинула одеяло и спустила ноги на пол.
— Анджелина Лукази. Она добрая женщина, она очень старается покормить младенца, но он…
— Леонардо! — свирепо прошипела я. — Зови его по имени!
Франческо чуть не плакал. Он потер лоб, сжал руками виски.
— Леонардо мучается, он голоден. Если он не поест…
— А что предпринимает его отец? — выкрикнула я.
Я встала, но ослабевшие ноги меня не держали. Франческо вовремя подоспел и снова усадил меня на постель. Я намертво вцепилась пальцами в его руку. По лицу Франческо и в самом деле потекли слезы.
— Пьеро ничего не предпринимает. Он говорит, что как только Леонардо сильно оголодает, то сразу возьмет сосок. И скоро отъестся, как поросенок. Но что, если нет? Катерина, сделай же что-нибудь!
Я только разинула рот — и от нелепости сказанного, и от ненависти, и от крайнего замешательства.
— Я-то что могу сделать? — заорала я на Франческо, молотя кулаками в его грудь.
Он стоически переносил тумаки, считая, видимо, что заслужил и худшее наказание.
— Тебе надо пойти со мной. К нам домой, прямо сейчас, и предложить стать кормилицей Леонардо.
Предложение было сколь неожиданным, столь и невообразимым, но в высшей степени благоразумным. На мгновение я живо представила себе, как стою перед родными Пьеро, сгорая от стыда за то, что униженно пришла к ним на поклон. Но видение тут же исчезло — нельзя было терять ни минуты.
— Выйди, — приказала я Франческо. — Мне нужно одеться. Подожди меня внизу и пришли сюда папеньку и тетю.
Франческо немедленно просветлел, и мне подумалось, что в их более чем презренном семействе нашелся хотя бы один порядочный человек.
Мы оба шли к дому да Винчи не без внутреннего трепета. Его родня вполне могла выдворить меня вон, а мои требования обернуть бредом сумасшедшей. Но их младший сын должен был и дальше жить с ними и терпеть их насмешки. Может, они даже сочли бы его изменником, презренным трусом и двурушником…
Франческо отодвинул щеколду калитки, и через черный ход мы проникли во двор, который я когда-то обозревала из-за ограды, сидя на суку оливы. Сейчас он был еще менее оживленным, чем в тот памятный летний вечер почти годичной давности. Над кучей навоза роились несметные полчища мух, но их неправдоподобно громкое жужжание все равно перекрывали крики Леонардо. Он истошно надрывался где- то в доме, совсем как в церкви во время крещения. Я со смятением отметила про себя, что его голосок очень ослабел и теперь больше походил на кашель. Мой корсаж спереди весь промок, и я закусила губу, чтобы самой не заплакать.
— Поспешим, — предложила я Франческо.
Он взял меня за руку и ускорил шаг.
Я понимала, что разрыдаться перед хозяином дома для меня недопустимо, но и выставить себя слишком грубой тоже не годилось: это наверняка рассердило бы его. Как же мне вести себя перед ними, что сказать? Мне миновало в ту пору всего пятнадцать лет, и, помимо любви к сыну, у меня не имелось иного советчика.
Франческо отступил, пропуская меня к входу в обеденный зал. Я застыла в дверном проеме, прижав руки к груди. Несмотря на то что я уже не раз рисовала в своем воображении эту картину, мое появление ошеломило их ничуть не меньше, чем меня саму.
Пьеро с молодой женой сидели рядышком. Альбиера оказалась девушкой примерно моих лет, с вытянутым, узким лицом и весьма худосочной. Отец Пьеро, Антонио, возглавлял один край длинного полированного стола, а его супруга Лючия — другой. Престарелый дед Пьеро сидел рядом с пустым сиденьем, без сомнения предназначенным для Франческо. Старик неприязненно уставился на меня.
Несмотря на серьезность момента, мое внимание отвлекло гораздо более важное для меня обстоятельство: плач Леонардо раздавался теперь поблизости, в комнате наверху. Мне нужно было как-то обратиться к Пьеро и его отцу, но, едва я раскрывала рот, как новый приступ оглушительно-надсадного визга мешал мне осуществить задуманное.
Антонио вскинул подбородок, и его супруга вместе с невесткой без лишних слов покорно отодвинули стулья и встали. Но я желала, чтобы они посмотрели и послушали, что здесь произойдет. Они обе были женщинами, как и я, и должны были понять, что за необходимость заставила меня посягнуть на их покой в их собственном доме. Антонио жестом уже выпроваживал их вон из залы, но я твердо решила высказать все, что считала нужным, до их ухода.
— Посмотрите же на меня! — выкрикнула я и широко развела руки. Весь мой корсаж пропитался молоком. Я сверкнула глазами на Пьеро:
— Послушай, как плачет наш сын!
Альбиера, стоявшая рядом с ним, поморщилась, но я еще не исчерпала свои аргументы.
— Это меня зовет Леонардо! Вот она я. Его нужно покормить. Вы обязаны позволить мне накормить его!
Антонио сидел неподвижно, словно кол проглотил, сжав зубы и не обращая внимания на умоляющие взгляды Пьеро.
— Выстави отсюда эту шлюху, Франческо, — хрипло велел старик.
— Дедушка, пусть она выскажется, — дрожащим голосом попросил тот в ответ.
— Отведите нам место на чердаке, — не отступала я, — или где угодно. И больше мы вас не побеспокоим.
Никто по-прежнему не проронил ни слова.
— Прошу вас, допустите меня к нему!
— Как ты осмелилась так по-разбойничьи ворваться в мой дом?! — рявкнул на меня Антонио.
Теперь я ясно увидела, почему хозяина дома боятся даже его собственные сыновья.
— Я успокою его, — обратилась я к Пьеро напрямую, дерзко пренебрегая старшим в их семействе. — Ты разве не этого добиваешься?
Ответ был очевиден, но малодушный Пьеро страшился произнести его вслух. В конце концов я решилась поставить Антонио и старика перед простой очевидностью, которая одна и помогла мне преодолеть страх перед ними.
— В Леонардо течет кровь вашего сына. И ваша тоже. Неужели вы желаете смерти своему первому внуку? Без меня он непременно умрет.
Слова теперь сами соскакивали с моих губ без малейших усилий, удачно подкрепляемые очередным громогласным взрывом детского плача.
— Я его мать! Он плачет… потому что зовет меня. — Я прижала руки к насквозь промокшему корсажу. — А это мои слезы о нем!
Женщин, очевидно, ничуть не тронули мои материнские мольбы, поскольку вид у обеих был донельзя возмущенный. Однако мои доводы все же уязвили непомерно раздутую спесь Антонио. Пряча глаза от отца, он постановил:
— Будешь жить вместе с остальными служанками. И не смей ни с кем из нас заговаривать, пока тебя не спросят.
Старик что-то невнятно прошипел: гнев мешал ему облечь в слова несогласие с решением сына. У меня пересохло в горле: таких оскорблений я все же не ожидала.
— Ты будешь…
— А если Леонардо что-нибудь понадобится или вдруг он…
— Ты что, оглохла, девка? — окриком перебил меня Антонио, не привыкший к женскому неповиновению. — Я велел тебе молчать, когда тебя не спрашивают!
Стоя на каменном полу зала, я вдруг ощутила, как некая могучая земная сила проникает сквозь мои подошвы, поднимается вверх по ногам и выпрямляет мне позвоночник. Я поняла, что мне предстоит вытерпеть долгие муки унижения, но последнее слово я должна была оставить за собой.
— Если с моим сыном все будет благополучно, — немедля подхватила я, — мне незачем будет
